Сомнение, представленное им, было замечательно остроумно, Ле Метр был, правда, инквизитором Руана; но Кошон, в качестве епископа епархии, входившей в состав другой провинции, принял юрисдикцию Бове в "чужой провинции"; ле Метр не знал, имеет ли он право принять участие в деле. Его сомнения были разрешены только 22-го; а в ожидании этого времени, когда Граверан пришлет ему более широкое полномочие, он согласился присутствовать на заседаниях для успокоения своей совести и для того, чтобы все делопроизводство не оказалось недействительным, как это легко бы могло быть в глазах всех, если бы дело велось без участия инквизиции. Наконец, 12 марта он получил от Граверана, извинявшегося, что он не может явиться лично, особое полномочие, позволявшее ему председательствовать вместе с Кошоном в трибунале. Приговор был вынесен от имени их обоих, – и услуги ле Метра были достодолжным образом оплачены англичанами. 21 февраля обвинитель Жан Эстиве потребовал явки и допроса пленницы. Раньше, чем ввели Жанну, Кошон объяснил собранию, что она настойчиво все время просила у него разрешения выслушать обедню, но что он, принимая во внимание преступления, в которых она обвинялась, и мужское платье, которое она носила, отказал ей в удовлетворении ее просьбы. Судьи одобрили этот прием судить о деле уже наперед, и Жанна была введена в залу суда в ножных оковах. Она горько жаловалась на эту жестокость. Мы уже видели, что даже тамплиеров расковывали, когда водили на допрос. Но Жанна только номинально находилась во власти трибунала, и Кошон принял на себя ответственность за эту крайнюю меру, применение которой, по его словам, оправдывалось ее неоднократными попытками бежать. Жанна заметила, что она имела право искать возможности бежать, так как не связала себя честным словом. Тогда Кошон позвал английских солдат, сопровождавших пленную, и доставил себе удовольствие, заставив их поклясться, что они будут караулить ее; несомненно, это было сделано только из пустого тщеславия, чтобы показать свою власть над ними.