История искусства после модернизма

Спорить о «западном искусстве» можно долго, но, пожалуй, не стоит тратить на это слишком много времени, потому как искусство уже взяло курс совсем на другие темы. Если оно сегодня вообще и соотносит себя с историей, то все меньше с так называемой историей искусства и все больше с историей некоей группы или некоего убеждения, стремящегося отразиться в его зеркале. Совершенно очевидно, что старая история искусства всегда была местом культурной идентичности, и именно поэтому она настолько жизнеспособна там, где традиция еще живет в сознании большинства. Когда же искусство апеллирует социальными или политическими убеждениями отдельных групп, оно просто лишний раз утверждает себя в качестве средства идентификации. От собственного имени оно говорит лишь в дискуссиях с визуальными масс-медиа. Но это уже другая история.

Глава 7 Европа: Запад и Восток в разрыве истории искусства

Единство западного искусства, ставшее со временем несколько туманным, тем не менее сохраняло образ спаянности по отношению к своему антагонисту – искусству Восточной Европы. Обе культуры существовали за счет друг друга, а может быть, даже по сговору. После того как противостояние было упразднено, их дальнейшее бытование c прежним самоопределением стало невозможным. Каждое искусство принадлежало исторической традиции, которая определяла себя относительно другой. Поэтому разрушение барьеров после развала Советской империи вызвало на Западе истерическую реакцию, ведь теперь антагонизм приходилось обосновывать по существу, а не простой демаркацией границ. При этом западный художественный рынок с тех пор беспрепятственно вытягивает произведения с Востока, и в результате кто-то может обмануться, что искусство с большой буквы только и есть, что на Западе.

Большую часть ХХ века Восток и Запад не обладали историей искусства, которую можно было разделить между собой. Прерывание модернизма в той же России (русский авангард некоторое время заставил говорить о себе и на Западе) дало основание для ошибочной гипотезы, что модернизм существовал исключительно на Западе, в то время как на Востоке он регулярно подавлялся – как будто его развитие могло одинаково протекать во всех странах Восточной Европы. В этой части мира модернизм вскоре стал неофициальной культурой, и, как подпольное движение, он был лишен и соответствующих институтов, и публичности. Утрата модернизма в странах, для которых он служил «окном» в европейскую культуру (и историю искусства), ощущалась как травма, ведь локальное искусство, хоть сколько-нибудь весомое, долгое время казалось лишь продуктом западного колониализма. Признавая только западную традицию и описывая историю искусства, исключающую восточную часть Европы, мы навязывали Востоку западную точку зрения – и часто забываем об этом.

У западных немцев были определенные проблемы со взглядом на Восток – он заведомо был искажен раздражающим присутствием ГДР. Культура последней, конечно, не была типичной для Восточной Европы, даже если поневоле присягала на верность коллективной идентичности восточного блока – реальность иногда весьма далека от программы официальной саморепрезентации. Некоторое время казалось, что у двух частей Германии теперь нет общей истории и холодная война поставила их в отношения соперничества за право наследовать истинно немецкую традицию. С тех пор обе немецкие культуры представляли антагонизм Востока и Запада немецкой трагедией, в которой были противники, герои и жертвы, а любой перебежчик незамедлительно клеймился как предатель. Немцы без раздумий взаимно причисляли друг друга к обитателям другой части света, и для нюансов в этом расхожем представлении места не было.

Еще раз подчеркну, что тему немецко-немецкого искусства, которой я посвятил книгу «Немцы и их искусство» (The Germans and Their Art: A Troublesome Relationship), я не определяю исключительно проблемой взаимоотношений Востока и Запада, хотя близость данных мотивов неоспорима. Это просто дает возможность обсудить подобное противостояние в контексте Германии – пусть даже (несмотря на значимость данной темы для процесса воссоединения) к такому никто не готов. В каталоге выставки, состоявшейся в 1993 году в мюнхенском Доме искусства под названием «Сопротивление» (Widerstand), я высказал предложение (правда, утопическое) когда-нибудь выставить искусство двух Германий вместе, напротив друг друга, и, сформировав таким образом критическую позицию, покончить со слепым неприятием этой темы. Мы не можем утверждать, что в бывшей ГДР не существовало искусства, а значит, не можем и бездумно включать его в ряды искусства Запада. Очевидно, что обсуждение этой проблемы вызвало бы сопротивление с обеих сторон, поскольку ни один из нарративов не может быть интегрирован в другой – даже если бы западная сторона признала свою строгую приверженность политической системе, которая взяла ее в заложники от имени свободы.