История искусства после модернизма

Когда открылись границы, мы вдруг осознали, как мало знаем об искусстве так называемого восточного блока. Лишь с 1988 года оно стало темой публичных дискуссий в Кёльне и Ахене. Особенно бурный спор вызвала коллекционерская практика Петера Людвига: он собирал искусство восточной части и этим нарушал сразу несколько табу. Такие русские художники, как Илья Кабаков, и русские писатели, вроде Бориса Гройса, живут на Западе и оживляют здесь дискуссии, раньше поднимаемые исключительно в контексте западного искусства. Все-таки венгры, приехавшие на Запад после 1956 года, и чехословаки, потерявшие родину в 1968 году, уже давно стали поборниками западной культуры, которую продвигают с убежденностью, превосходящей любые западные ожидания.

Поставить на обсуждение вопрос об искусстве стран так называемого бывшего восточного блока – довольно сложная задача. И то, насколько она сложная, можно понять на примере венгров, которые с определенным правом считают, что они наследуют западноевропейскую культурную традицию, сформированную латынью и католицизмом, – хоть в 1948 году и были от нее отрезаны. Только теперь они снова получили возможность проработать разрывы и восстановить преемственность в собственном модернистском искусстве, некогда официально преданом забвению. Их блестящий авангард, заявивший о себе в революционные 1918–1919 годы, сыграл роль в модернистской истории искусства, лишь когда его представители уехали на Запад, а кое-кого и вовсе открывают только сейчас. После 1945 года венгры решили наконец завершить «отложенную революцию» в своей культуре и для объединения авангардных художников учредили так называемую Европейскую школу, которая, однако, уже в 1948 году была упразднена сталинской культурной доктриной.

Начавшаяся восемь лет спустя, после ХХ съезда КПСС, политика десталинизации привела к изменениям в монолитной культуре и в том же 1956 году обернулась народным восстанием в Венгрии, которое Советы жестоко подавили. Только в поздние 1960-е альтернативная арт-сцена приобрела то влияние, каким, как это ни парадоксально, в ГДР уже давно обладало официально поощряемое искусство. Едва забытые реликвии неофициального модернизма вышли из тени, как их возвращение шумно отметили выставками – в их числе была и выставка 1991 года в будапештском Музее Людвига. Лишь сейчас дискуссия о сталинской культуре стала возможна, и мы только учимся понимать, что сталинизм в Венгрии – как бы ни был велик местный вклад в него – трактуется как привнесенный извне. Зато дискуссия об интернациональном модернизме в Венгрии по-прежнему затрагивает чувствительные струны и у одних вызывает желание реабилитировать венгерский вклад в него, а у других – страх поражения или нивелировки национальной культуры. Мы у себя в стране слишком легко забываем, что сталинизм тоже создал интернациональную культуру, и с его падением долгое время подавляемые национальные чувства были высвобождены.

Западная культура, которая может записать на свой счет идеальную ценность свободы и материальную ценность капитала, сегодня как будто стала единственной наследницей истории, поглотившей другую, многократно скомпрометированную культуру. Но можно ли, даже следует ли, точно так же экспортировать западное искусство в Восточную Европу, как экспортируют туда, скупая там землю и людей, западную валюту? Еще перед открытием границ началась скупка всех без разбора советских художников-диссидентов, что заметно расширило западный художественный рынок. После открытия границ возник мощный водоворот, в котором восточные художники успешно проявили себя в финансовом отношении, но слабо – в идейном.

Притягательность западной культуры именно для жителей Восточной Европы, которые так долго были от нее отрезаны, пока что (и до тех пор, пока они не познакомятся достаточно близко, чтобы понять, насколько слабо она удовлетворяет их завышенные ожидания) остается непреодолимой. Что особенного она еще может предложить после того, как уже (почти) все предложила? Поначалу масс-медиа завораживали жителей России рекламой товаров, которых там пока нет в избытке, – реклама, как и положено, всегда обещает больше, чем может дать. Точно так же и искусство не может сдерживать своих обещаний – для этого там еще нет рынка. При этом искусство Востока всегда существовало в том числе за счет западного рынка: здесь художники и находят себе место, если готовы работать для него и выставляться, например, на Грин-стрит[100] в Нью-Йорке. В этом процессе культура и рынок неразличимы, тем более что и та и другой имеют неограниченную вместимость и признают все без разбора.