История искусства после модернизма

Подобного рода дебаты возникают в бывших социалистических странах восточного блока, где нет ни незапятнанной музейной традиции, ни господствующей идеи демократического государства. После принудительного проведения национализации партия отняла у церкви ее достояние и музеефицировала его. Теперь же церковь требует свои сокровища обратно, что было бы лишением уже для государственных музеев. В Польше добиваются возвращения резных готических алтарей, а в России – старинных икон из национальных музеев, потому что церковь чувствует себя их законной владелицей и подлинной наследницей истории. В России между представителями власти и церкви разгорелся спор о Владимирской иконе Божией Матери, «заступницы Отечества», и властью было принято соломоново решение: икона была перенесена в храм-музей Святителя Николая в Толмачах при Третьяковской галерее, где с 1997 года начали проводить церковные службы. Это показательный во многих отношениях пример, потому что он отражает не только спор о праве владения, но и оппозицию художественной ценности и ценности куда более древней – ритуальной. Достаточно интересен и противоположный пример. Памятники Марксу, Ленину и другим партийным вождям, служившие символами официальной идеологии и государственности, находят приют в спешно создаваемых музеях под открытым небом, словно музей – это место, над которым история более не властна. Те же вопросы поднимались и в отношении предметов религиозного культа на Западе двести лет назад, когда был открыт Лувр, но значение сокровищ быстро переосмыслили и объявили их произведениями искусства, заслуживающими альтернативного взгляда.

На Западе сегодня спорят о предназначении именно музея современного искусства, который пока что следует по пятам за старым музеем, но в то же время уже на него не походит. Чтобы он воспринимался всерьез, музей современного искусства тоже назвали институтом и даже выдвинули более чем сомнительную амбицию, что его экспозиции отражают историю искусства, хотя по факту в них представлены произведения с ненадежной в смысле истории искусства генеалогией. То есть вопрос не в том, нужен ли вообще музей современного искусства, а в том, пригодна ли для него традиционная музейная форма репрезентации? Такие музеи в последнее время превратились в арт-ярмарки с современным набором экспонатов и меняющихся взглядов на разобщенную арт-сцену. И все-таки эти институты имеют ошибочное стремление канонизировать свои приобретения как новейшие достижения искусства, при этом по сути обслуживая арт-рынок, который и получает выгоду от канонизации.

Институциональный кризис музея отражает очередной кризис общественного консенсуса. При ретроспективном взгляде на историю музея сегодня мы видим, в какой форме буржуазная элита, состоящая из коллекционеров искусства и чиновников от искусства, была готова прославлять общественный идеал искусства и художественного наследия. На основе единой идеи искусства и истории она решила репрезентировать себя как культурную нацию и для этой цели избрала музей в качестве места коллективной идентичности и сцены для представления общей истории – истории национальных художественных школ и художественного наследия человечества. Но сегодня, когда отношение к истории поменялось, равно как и понимание того, что представляет собой общественность, роль художественного музея не могла оставаться прежней. Одна только идея общей культуры уже внушает сомнения – как и возможность консенсуса в вопросе о том, как репрезентировать различные сообщества, оставаясь при этом в границах толерантности. Да и в конце концов в эпоху телевидения опыт взаимодействия с публичным пространством у нас, как правило, происходит перед экраном телевизора.

В музее роль отдельных коллекционеров всегда оставалась значимой, и сегодня спонсоры все чаще требуют своего собственного представительства в публичной сфере, по крайней мере так происходит в Германии. Наглядный пример – основанный в 1960-х Музей Людвига в Кёльне. Претензия на значимость, выдвигаемая отдельными коллекционерами, основана на понимании, что музей стал местом общественной активности, где проходят не только выставки, но и киновечера, лекции – одним словом, музей стал своеобразным форумом для встреч. Это провоцирует конкуренцию между различными группами арт-сообщества, и неудивительно, что они ищут здесь возможности для самопрезентации, не желая при этом, чтобы их представляли «под вывеской» общего идеала искусства и истории. Кроме того, считается, что музей гарантирует тот тип культурной репрезентации, для которого у нас больше нет актуальных символов. Наконец, та же общественность идет в музей с желанием получить информацию, какую ей не предлагает ангажированное телевидение. Мы хотим сформировать для себя картину настоящего – так же, как другие поколения хотели видеть целостную историю искусства, – и поэтому, как правило, легко разочаровываемся, когда музей по понятным причинам это желание исполнить не может.