История искусства в шести эмоциях

В 1893 г. Эдвард Мунк решил написать пейзаж таким, каким он увидел и запомнил его в тот день (рис. 25): «Однажды вечером я шел по тропинке, с одной стороны виднелся город, внизу подо мной простирался фьорд… Я остановился и глядел вдаль, за фьорд, солнце опускалось за горизонт, облака окрасились в кроваво-красный цвет. Я почувствовал, как крик пронзил окружающий мир: я почти слышал его. Я написал эту картину, написал облака как настоящую кровь. Краски кричали».

Это лицо на переднем плане не принадлежит никому другому: это его лицо. Безумие больше не является исключением или состоянием, которое описывается как необычное и редкое. Это опыт, доступный любой чувствительной душе, такой, как его собственная.

Под воздействием беззвучного крика черты лица художника деформируются, расходясь в стороны искривленными, извилистыми линиями. Мы не можем точно сказать, находимся ли мы перед лицом мужчины или женщины, старика или юноши. Мы не можем даже с уверенностью утверждать, что перед нами человеческое существо. Скорее это похоже на эктоплазму, которая разделяет наше безумие вместе с природой. Причудливое волнообразное движение тела передается водному потоку и линии горизонта, залитой ослепительной красной краской. Человек сливается с универсумом, превращая свое душевное состояние в абсолютно уникальный осмос[88] с окружающей средой. Пейзаж принимает участие в душевной драме, терзающей безмолвно кричащую фигуру.

Рис. 25. Эдвард Мунк. Крик. 1893. Картон, темпера, пастель и масло. Национальный музей, Осло

Э. Мунк сублимирует необычные, странные и причудливые позы, сопровождавшие в прошлом изображение безумия, полностью изменяя контекст. Под воздействием истерии рушатся все общепринятые правила изображения. На этой картине воплощена чистая эмоция.

Если до сих пор помешательство представлялось в качестве коллективного опыта, безумной литургии, вызванной внезапным расстройством, зачастую не поддающимся объяснению, то на заре XX в. оно стало рассматриваться в качестве симптома внутреннего заболевания, поражавшего наше сознание и изменявшего взгляд на мир. Сумасшедших, которых в прошлом не всегда отличали от пьяных и одержимых демоном, теперь всё более изолировали и относились к ним с сочувствием. Люди с психическими расстройствами, не заслуживавшие никакого осуждения, заставляли нас задуматься о слабостях нашей души.

Летом 1905 г. художника Джакомо Балла в очередной раз навестила Матильда Гарбини, попрошайка, хорошо известная в квартале Париоли в Риме, где он недавно открыл свою мастерскую. Она перебивалась милостыней, возможно, даже занималась проституцией, и демонстрировала явные признаки психического расстройства. Она была сумасшедшей.

Художник решил увековечить несчастную женщину в одной из ее излюбленных поз (рис. 26). Застигнутая на пороге мастерской, напротив кричаще-желтого пшеничного поля, тянущегося до самой виллы Боргезе, женщина подносит указательный палец правой руки к губам. «Тише! Ребенок спит…» – обычно она привыкла громко приветствовать каждого встречного, с трудом держась на ногах, обутых в сношенные башмаки. З. Фрейд с легкостью определил бы, что ее помешательство стало следствием несостоявшегося материнства, нашедшего себе приют в ее больном воображении. Это нереализованное желание, которое ее неустойчивая психика удовлетворяет посредством галлюцинации.