История искусства в шести эмоциях

Греческие маски всегда были особенно выразительны, часто их выразительность доходила до карикатурности и гротеска, так как их должно было быть видно издалека, их задача – помогать зрителю понять, что происходит на сцене, извещать о наступлении кульминации, которую они должны были ощутить. Существовали маски с насмешливым или печальным выражениями, выполнявшие задачу зафиксировать наиболее сильную эмоцию, испытываемую персонажем в данный момент представления так, чтобы их было видно из глубины сцены. Слова, произносимые актерами в масках, соответствовали их выражению. Маска удивления обладала волшебной властью, побуждавшей к познанию истины и размышлениям о смысле жизни. Можно сказать, что это философская маска, способная сопровождать человека на тернистом пути познания мира.

Эмоция удивления в греческом театре рождается после достижения момента кризиса, когда действующие лица и зрители задают вопрос, спрашивают себя, как лучше всего им поступить перед лицом трагедии. Переживание эмоции изумления позволяет разрешить проблему и найти выход, который всегда оказывается неожиданным, обезоруживающим, как это происходит каждый раз, когда сверхъестественное вторгается в человеческую душу.

Уже стало ясно: в античной культуре и искусстве нет сколько-нибудь глубокой эмоции, которая не имела бы отношения к божественному миру. Удивление появляется, когда мы внезапно осознаем, что столкнулись с чем-то сверхъестественным, непостижимым, невыразимым, как это произошло с Тезеем.

Верю, ибо абсурдно

Было бы неверно думать, что переход от греко-римской культуры к христианской был резким, представлявшим собой внезапный отказ от всего, что было прежде сказано и написано, ради создания совершенно новой системы мышления. Для этого потребовался длительный период времени с IV по V в., когда жили и творили философы, взявшие на себя труд инкорпорировать многовековой богатейший универсум языческой мысли в новый идейный мир. Одним из главных деятелей этого – вовсе не безболезненного – перехода был блаженный Августин, осуществивший рискованную попытку соединить разум с безусловными догматами христианской религии. В его исследовании изумление приобретало фундаментальное значение: христианский богослов и философ обновил смысл этой эмоции, коварно проникавшей и питавшей воображение средневековых художников.

Credo ut intelligam, intelligo ut credam[146].

Принцип Августина, повторенный А. Кентерберийским

Вера и разум нераздельны. Одна состоит на службе у другого.

Главной целью Августина было создание умозаключения, способного опровергнуть даже самую острую критику в адрес христианства. Не может быть ничего более трусливого и заслуживающего осуждения, чем стремление полагаться на Бога, великого настолько, что человеческий разум не в состоянии его постигнуть, сплетничали невежды. Именно блаженному Августину принадлежала формулировка, способная отразить любые нападения клеветников, которую затем приписывали Тертуллиану, историку, жившему во II в.

Credo quia absurdum[147].

Тертуллиан. О плоти Христа

Вера ставит человека перед лицом непостижимых фактов, которые он стремится осознать, тщетно пытаясь примирить их с разумом. Именно там, где разум отступает перед сердцем, а мозг перед душой, там христианин встречает Бога. При этом превалирующей эмоцией будет именно удивление.

Могло бы показаться, что это рассуждение слишком сентиментально для византийских художников или живописцев, написавших километры фресок, покрывающих стены средневековых храмов, тем не менее без этого утверждения никогда не возникла бы новая иконография изумления.

Если задуматься, то главная причина, вызывающая эту эмоцию, осталась неизменной.