История ислама. Том 3, 4. С основания до новейших времен

Напитавшись на Востоке вдоволь богословской премудростью, которою можно было с таким удобством воспользоваться, он пустился в обратный путь и, вероятно, тогда уже имел в виду, как некогда Убейдулла, объявить себя Махди среди берберов. Но ввиду того, что старое измаилитское шиитство, введенное на время Убейдуллой в Африке, не чтилось более берберами, а суннитская ортодоксия пустила слишком глубокие корни, он решил приступить к делу иначе: к ашаритскому учению, которое он сначала стал громко проповедовать в Триполи, он присовокупил лишь один шиитский догмат о непогрешимости имама, происходящего из рода Али, тайно надеясь, в удобный момент подделав родословную Алидов, провозгласить себя этим имамом. Но важнее было то, что он все время выставлял себя поборником ортодоксии: он составил очерк своего учения под заглавием Таухид, «исповедание единства»[484], и он сам называет себя Муваххид, «исповедник единства», ставя этим маликитских факихов в неприятное положение людей, не строго относящихся к основному учению ислама, так как они, признавая у Бога материальные руки, ноги, лицо, этим нарушают понятие единства его существа. Нельзя поставить в упрек представителям действительной ортодоксии, каковыми себя по справедливости могли считать в особенности прямодушные сторонники старой веры в Северной Африке, их крайнего изумления и возмущения: они, столпы веры, вдруг были выставлены в глазах невежественной, но фанатической толпы еретиками, и даже в качестве «политеистов» безбожниками, признающими, подобно христианам, множество в понятии существа Божия. Но надо сознаться, что никогда никому не удавалось более смело сбить с позиции церковную партию, превзойдя ее в толковании ее излюбленного основного положения. Конечно, это возможно только там, где масса настолько невежественна, что готова покориться какому-либо слову, девизу, не вникнув в его действительный смысл. А это, как известно, случается гораздо чаще, чем воображает сама масса. После того, как Мухаммед ибн Тумарт был изгнан властями из Триполи, а затем, в 512 (1118/19) г., из Биджайи и должен был удалиться на запад, он оказался почти исключительно в среде берберов, которые с тем большею готовностью приняли его «слово», что видели подвижническую безупречность его образа жизни и то благочестивое усердие, с которым он опрокидывал всякий попадавшийся ему на глаза кувшин вина, разбивал всякий музыкальный инструмент, и вследствие этого проникались к нему глубоким уважением. Впрочем, нельзя отказать ему в том, что он, кроме дерзости, обладал высокою степенью личного мужества; не только в Феце, но вскоре за тем, в 514 (1120/21) г., в самом Марокко, перед лицом самого «властителя мусульман», Али, он во всеуслышание и неустанно громил безбожие господствующей шайки еретиков, а добродушный царственный монах, который в сравнении с такой решительной проповедью должен был чувствовать весь догматический сумбур собственных воззрений, до того растерялся, что имел неосторожность отпустить этого опасного человека. Он отправился к своему племени, масмудам, в Атлас, построив себе рабит, и стал втолковывать своим землякам Таухид, разумеется с тем успехом, которым при таких условиях мог пользоваться святой его пошиба. Когда же собрание альморавидов в Марокко, которому не без основания это дело показалось опасным, потребовало наконец насильственного вмешательства, проповеднику удалось, благодаря бдительности и преданности его приверженцев, спастись от преследований в еще менее доступное убежище. Но он видел, что правительство теперь не оставит его в покое; поэтому он призвал всех своих сторонников к оружию, объявил себя шерифом, то есть потомком Али (со времени Идрисидов их было множество в Магрибе, настоящих и поддельных), и принял в 515 (1121) г. присягу в качестве махди, посланного для истребления неверных и восстановления царства Божия на земле.