История Италии. Том II

Итальянские солдаты — в подавляющем большинстве неграмотные и полуграмотные крестьяне — были твердо убеждены, что с их уходом наступит конец войне. Поэтому они не только оставляли врагу свои пушки. Устав нести ружья, они кидали их на обочины, и те грудами лежали на дорогах, отмечая путь уходящей армии. По единодушным отзывам очевидцев, солдаты не походили ни на беглецов, ни на бунтарей. У них был скорее вид возвращающихся с работы батраков. Они брели, неся свои котомки, по размытым дождем дорогам, присаживались отдохнуть на обочинах. «Эй, вы, берите Триест сами! Мы заключили мир!» — кричали они встречным. Разбитая армия не хотела больше воевать и шла домой — в этом, независимо от чисто военной истории поражения, и заключается основная особенность событий у Капоретто, и это сближает их не с «обычными» поражениями первой мировой войны, что любят делать итальянские буржуазные историки, а с уходом русской армии с фронта в 1917 г. и немецкой в 1918 г., как понял еще в 1919 г. двадцатишестилетний П. Тольятти[766], — с тем, конечно, весьма существенным различием, что русские, а в какой-то мере и немецкие солдаты шли в тыл делать революцию, итальянские же полагали, что их ухода достаточно, чтобы установить мир.

Офицеры не могли, а в первые дни отступления и не пытались остановить солдат. Нередко они вместе с ними уходили по ведущим в тыл дорогам или же с возгласами «Да здравствует мир!» сдавались в плен врагу. В первые дни общее число уходящих с фронта солдат составляло около 300 тыс. Но линия итальянского фронта была такова, что отход 2-й армии ставил под угрозу окружения остальные итальянские армии. Поэтому 27 октября Кадорна отдал приказ об отступлении также 1, 3 и 4-й армий. Теперь по дорогам, уводящим в тыл, двигалось уже все итальянское войско — более 1 млн. чел. а также около полумиллиона беженцев из оставляемых врагу провинций. Беженцы тащили с собой жалкий скарб, вели овец, коз, свиней. Дороги были до отказа переполнены людьми, хаос и сумятица, царившие на них, были невообразимы.

* * *

Известие о событиях на фронте вызвало ужас и ошеломление в итальянском тылу. Многие считали в первый момент, что все потеряно, врага не остановить; многим чудилось, что «все колокола Италии звонят об агонии родины»[767]. В стране царила паника. Даже в отдаленных от фронта городах, таких, как Милан, ждали врага и готовились к эвакуации, а более состоятельные люди действительно уезжали, забрав с собой свои капиталы. Встревоженные вкладчики штурмовали окошки сберкасс и банков. Биржи, дабы прекратить начавшееся падение курсов, спешно закрыли. Правительственный аппарат в местностях, которым грозило вражеское нашествие, фактически распался (многие чиновники удирали вместе с населением, иногда впереди его), в местностях же более отдаленных он не справлялся с возросшими задачами. Железнодорожное движение сначала прекратилось в зоне отступления (где полотно железных дорог было до предела забито уходящими в тыл солдатами), потом почти полностью прекратилось во всех остальных районах страны. Снабжение продовольствием населения многих городов и местностей стало фактически невозможным.

Правящая верхушка была в первые дни поражения точно парализована ужасом. Ее положение, и без того нелегкое, еще более осложнялось тем, что 24 октября, когда о событиях на фронте в Риме еще только распространялись смутные слухи, кабинет Бозелли подал в отставку, не выдержав наскоков сторонников и противников военной диктатуры. Сформировать новое правительство в условиях поражения, несмотря на истерические призывы итальянской буржуазной прессы к единству, оказалось нелегко. В правящем стане раздавались голоса в пользу заключения сепаратного мира, шли слухи о создании с этой целью кабинета Джолитти и толки об отречении короля.

Как ни трагично было положение на фронте, страх перед собственным народом терзал в эти дни итальянских буржуа и помещиков не меньше, если не больше, чем страх перед врагом.

«Когда австрийское войско прорвется в Венецианскую равнину, — писал Джолитти генерал-лейтенант Роффри, — с обороной будет покончено… Толпы рабочих останутся без работы, и голод заставит их присоединиться к массам дезертиров. Будет бунт, потом революция…»[768]. Многие разделяли эти опасения.