История Израиля. От истоков сионистского движения до интифады начала XXI века

Чтобы поддержать энтузиазм молодежи и ее преданность делу, писатели и поэты описывали европейские «местечки» как человеческое, национальное и культурное дно, источник слабостей, не позволяющий евреям достичь Утопии. Вероятно, самыми резкими критиками диаспоры были Менделе и Бреннер, с горьким сарказмом описавшие все беды еврейской общины, ее зависимость от неевреев, слабость и убожество. Поселенцы, вышедшие из диаспоры, знали ее реалии, поэтому их собственный опыт смягчал литературное влияние. Иначе обстояло дело с теми, кто родился и получил образование в Палестине; для них литературная карикатура отражала реальность, разительно отличавшуюся от свободной жизни в Палестине в худшую сторону. На самом деле Менделе и Бреннер неоднозначно относились к диаспоре, поскольку она отражала их собственный жизненный опыт и их народ. Несмотря на резкую критику евреев диаспоры, в конце концов они отождествили себя с ними и любили их. Однако рожденные в Палестине восприняли критику без той любви, которая смягчила ее.

Первопроходец был моделью, используемой для идеологической обработки молодежных движений, возникших в Восточной Европе в период между двумя мировыми войнами. Эта идеальная фигура служила символом, привлекавшим идеалистически настроенных молодых людей для сионистского движения. Источников у образа первопроходца было два. Русский народник, революционер, который оставил дом и семью и вел жизнь, полную самоотдачи и самопожертвования ради революции, вдохновлял на новаторство как образ жизни – не смелым разовым поступком, а пожизненным обязательством. Вторым источником, по всей видимости, был хасидизм, также ценивший энтузиазм, готовность отказаться от материального мира и преданность общине верующих. Другие источники вдохновения включали польское национальное движение, которое повлияло на формирование Betar. Разница между пионером Betar и пионером левых движений заключалась в конечной цели их идеологической обработки. В то время как член Betar был призван выполнять любую миссию, необходимую для реализации сионизма, особенно военную, левые молодежные движения направляли своих членов в сельскохозяйственные поселения, предпочтительно на границе, для жизни в кибуцах. Дух поселенца был мощным, он ставил перед молодым человеком конкретную миссию, важность которой никогда не вызывала сомнений и не ослабевала со временем. Сила этого духа очевидна; даже несоциалистические движения, такие как Hapoʻel Hamizrachi, также ратовали за то, чтобы их члены селились в кибуцах. Труд на границах стал ведущим сионистским начинанием того времени; даже Betar внесло свою лепту и попыталось создать в мошавах трудовые бригады.

Культ молодежи был неотъемлемой частью представления о новом еврее. Взрослые люди, как в Палестине, так и в диаспоре, считались «поколением пустыни», которые не доживут до возвращения в Землю обетованную, то есть до реализации сионизма. Молодые люди, выросшие в свободе, принесут искупление. В своем стихотворении Creed («Я верую») Шаул Черниховский восхваляет будущее поколение в Палестине:

И тогда свободный, мощный
Зацветет и мой народ,
Он расторгнет цепи рабства,
Полной жизнью заживет, —
Заживет не в грезах только,
Не в одних лишь небесах…
Песню новую о жизни
На земле, о лучших днях[109]

[110].

Предполагалось, что это поколение обладает здоровыми инстинктами, страстью, чувственностью и жизненным чутьем. Прямая связь между страной и молодежью, получившей в ней образование, приведет к возрождению еврейского народа как мужественного, связанного с природой и отвергающего чрезмерную зацикленность на религиозности, свойственную диаспоре. В этом культе молодежи особое место отводилось тем, кто родился и вырос в Палестине. В то время как их отцы пытались привыкнуть к физическому труду, выбиваясь из сил, сыновья без труда работали в поле. В то время как старшее поколение говорило о своей любви к стране, но почти не знало ее, их дети бродили вдоль и поперек и отождествляли себя с ее климатом и пейзажами. Они не мечтали о другом доме и других пейзажах и не страдали от того, что поэтесса Леа Гольдберг назвала «душевной болью двух родных земель»[111].