История казни

Дарья пребывала после того покаянного вечера в завихренном состоянии. В ней бурлили противоречивые чувства, желания мыслить глубоко и не думать о жизни вообще, чтобы не свихнуться. Она обещала себе любить Ивана Кобыло, с которым обвенчалась в церкви; в то же время в ней зрело подспудное желание, дьявольское искушение — бросить всё и податься куда глаза глядят. Временами Дарья не знала сама, чего хочет. Пройдя сквозь кошмарные испытания, она желала новых, искупляющих душу молитв, обновляющих тело, ей хотелось молиться, плакать и требовать расследования убийства Дворянчикова.

Дарья как-то попросила мужа сводить её искупаться на озеро в соседнее село. Иван запряг Бурана в лёгкую пролётку, приобретённую им у одного богатого мужичка, и они поехали. В тот вечер всходила луна. Они задержались подле озера надолго. Дарья отправила Ивана в соседний колок, а сама, раздевшись донага, ходила по берегу, затем окунулась в воду, снова ходила, глядя на своё отражение в воде и испытывая от этого странное облегчение. Закинув руки за голову, она, не чувствуя своё тело, желая от лёгкости взлететь над землёю, ощущая налившиеся тяжестью груди, сладкое томление плоти, неожиданно поняла, что взрослая, с ней случилось то, чему можно радоваться в жизни: забеременела. И Дарья с каким-то даже лихим наслаждением небывалого удальства ощутила в себе презрение в жизни, к той — опостылевшей, не нужной никому; вот сейчас она войдёт в воду, окунётся и — нет её. Всходила, наливаясь ярчайшим блеском, луна, отражаясь в воде; её свет выстелил дорожку далеко в глубь озера, качались на другом берегу камыши, слышался крик перепела: «пить да пить», ещё звенела какая-то пичуга, словно откликаясь на крик перепела, и вокруг — в небе и на земле — слышался неясный зуд мошек, справлявших свой праздник жизни, и уже ходили по полям от невидимых зыбких облачков тени, плясали на лицах людей и домов, по всему лицу земли пятнали свой след, и в этой пляске теней и света виделось нечто невероятное, нечто, что можно с полным правом назвать мимолётностью проносившегося времени. Она только сейчас, зайдя в воду, прислушиваясь к себе, поняла, что происходящее вокруг неё и есть счастье, та жизнь, которая ей отпущена Богом, ведь другой не бывать, время, данное ей, есть её жизнь, которая пройдёт, отшумит своим шумом и блеском, и наступит новое время. Дарья с непонятным страхом прислушалась и крикнула. Ей захотелось увидеть Ивана, она неожиданно ощутила, что была несправедлива к нему, что единственный человек, любящий из переживающих на свете за неё, — её муж Иван Кобыло. Она взвизгнула от ужасного предчувствия и замерла, затем позвала:

— Ваня! Ваня! Ваня!

Дарья постелила одеяло, глядя, как подходит лёгкой походкой муж с виноватым видом, точно не она, а он её прогнал, прислушалась. «Господи, — думала она. — Какая красота кругом! Эти поля, луга, колки, невиданное блаженство. Я жива, но ропщу, проклиная, но я же люблю! Люблю!»

— Ваня, — попросила она томным голосом, запрокидывая голову и бесстыдно обнажаясь перед мужем своим сильным истомно-белым телом, налитым неведомой привораживающей силой. В ярком серебряном свете лоснились её иссиня-молочные груди, полные округлые руки; упругое, расходящееся в широких бёдрах тело излучало магическую силу. Иван замер, не ожидавший увидеть её, такую стыдливую и такую в этом смысле «пужливую» Дарью, и видел, как лунный свет, отражаясь от её мягкого тела, заплясал над нею серебристой, истекающей волною. Он подошёл к ней; она протянула к нему руки, прося, умоляя его принять и любить её.

Она шептала какие-то слова, но он ничего не слышал и лишь ощущал волною накатывавшуюся страсть. Он был младенцем; он был великим сильным творцом и низкой тварью, а значит — он любил. Ещё когда он шёл на её зов, в нём созревало фантастическое чувство ирреальности: он видел плывущее под-над землёю светящееся белое, словно облака, словно луна опустилась на землю со своей пылающей красотой на тело Дарьюши. Она обвила его шею своею нежной рукой и притянула к себе, плача от счастья, от того, что он её понимает всю до капелечки.

Дарья, притихнув, всё ещё держала Ивана, обвязала своею длинной косой его за шею и, прихватив конец косы зубами, проговорила:

— Всё кончено, Ваня, теперь ты мой; на веки вечные привязала к себе.