История казни

Он засмеялся, соглашаясь; он желал бы этого всегда, чувствуя в её словах новое значение, находя в них силу, которая проистекает от её тела к нему. Через какое-то время они сидели неподвижно, не укрывшись, ощущая тепло и нежную ласку от яркого лунного света, а их слившиеся тела отбрасывали густую тень на зелёном лугу, казавшемся чёрным и под луной. Затем они брели неизвестно куда и зачем по холодящей ступни ног траве, не расплетаясь, приникнув друг к другу в полной тишине, только шелестел в камышах тихий ветер да лёгкая зыбь морщинила зеркальную поверхность озера в том месте, где луна протоптала к берегу серебряную дорожку. Достигнув камышей, они остановились. Дарья медленно обвела глазами озеро. Милое изумление появилось на её лице, когда с шумом и треском из камышей поднялась, как будто её оттуда выбросили, утка. Она описала широкий круг над водною гладью, замельтешила крыльями и снова камнем плюхнулась в камыши.

— Ваня, представляешь, я никогда не понимала, что жизнь идёт каждый день — мой день, его больше не будет, — сказала она, слыша, как копошится в камыше утка, устраиваясь на ночь. — Никогда мне в голову не приходило: вот эта ночь, прошедший день, ничто не повторится. Ваня, понимаешь? Ведь тысячи было дней, ночей, тысячи было людей, красивых, сильных, смелых, а вот нет их, теперь мы пришли на этот берег, где луна, камыш и вода, да ещё утка со своими заботами. Представляешь, Ваня? Нет никого, ни их желаний, ни мыслей, ничего нет. Только мы. Мы свидетели в своём воображении прошлых дней. Мы! Я никогда этих простых мыслей не понимала, я только сейчас поняла это, Ваня!

— Нельзя в одну и ту же реку дважды войти, — произнёс Иван Кобыло, влюблённо глядя ей в лицо. — Кто сказал? Я забыл, то ли Сократ, то ли Платон? Не помню. Но ведь точно. Секунду нельзя повторить в мире. Секунду! «Остановись, мгновенье, ты прекрасно!» За одно это выражение можно Гёте поставить памятник. Но ведь и я никогда не видел крылья утки под лунным светом. Никогда. Это ты для меня приготовила, Дарьюша моя. Для меня. Это тоже мгновенье, которое прекрасно, Дарьюша милая моя. И наше с тобой время, что ж, и оно наше! Я об этом тоже думал многажды, размышлял, но только вслух ты сказала. Знаешь, я тебя всегда буду любить. Всегда, чтобы ни случилось.

— А если я тебя брошу? Если брошу, Ваня? Как тогда?

— Даже тогда. Ты не бросишь меня никогда, потому что вот эта ночь из жизни не уйдёт, утка со своими крыльями на лунном ландшафте — не уйдёт из памяти, слова, пока мы живы, не уйдут, и наша любовь — не уйдёт, Даша. Новое наполнит мир, а старое уходит в забытье, но не из наших сердец, Даша.

Они ещё долго ходили под луною по кромке берега светлого озера, слыша только себя, видя только друг друга, и в каждом — счастье, которое источали их лица. Какой-то пьяный полуночник из соседнего села, завидев обнажённых, решил, что попал на тот свет, и дико заорал от испуга, затем, взмахнув руками, бросился прочь. Иван запряг Каурку, обхватил Дарью своими ручищами с лёгкостью и, смеясь от того, что смеялась она, усадил в телегу. И лошадь, не услышав от хозяина обыкновенного в таких случаях слова, натянула постромки и пошла по мокрой и прохладной от росы земле домой.

XVII