История казни

Чёрный, покосившийся, ветхий сарайчик с прогнившей крышей, по сравнению с которым их сибирский дом мог показаться дворцом, жердяные прясла вокруг подворья; банька, которую не топили уж давным-давно; три мокрые курицы, бродившие по двору, — довершали общую картину. Дарья, спросившая у встретившегося им по дороге мужика на костлявой лошадёнке о Кобыло, с разочарованием узрела избу Ивана, и сердце её кольнуло нехорошее предчувствие: разве можно в этой избушке обрести счастье? Что может связывать поэтические воспоминания мужа с этой чёрной избёнкой, ветхим сараем и конурой, из которой вылез старенький кобелёк по кличке Барбос, помахивающий обрубком хвоста, выказывая тем дружеское расположение к приезжим?

Никто их не ждал. По известным причинам Иван Кобыло так и не добрался до своего идеального уголка детства, в котором, как он утверждал, черпал силу для дальнейшей жизни. Никогда ещё Дарья не видела более нищую и убогую деревеньку, столь ветхие избы и столь кричащие, словно в насмешку, кумачовые призывы крепить бдительность, множить богатства советской страны и силу непобедимой Красной армии.

— Мамочка, а папочка нас встретит? — захныкал Миша.

— Он ещё не приехал, — сказала Дарья, снимая с онемевшей спины баул. Она присела у самых дверей избы, понимая, что эта хибара никогда не станет ей родным домом. Горькая обида обожгла сердце. Вся её жизнь представилась какой-то странной, наполненной случайностями, картиной, на которой изображены художником различные сценки — от того момента, когда она сидела в кресле отца, а над нею склонилась мать с нежной, полыхающей любовью улыбкой, и до дикой сцены ухаживания мерзкого, гнусного Петухова, возомнившего за собою право распоряжаться её судьбою. Началась новая сцена жизни — полуистлевшая от времени деревня Липки с её чёрными мужиками, ветхими избами, сараями, пряслами, крошечными огородиками и длинной, петляющей улицей в низине, наполненной дождём и одиночеством. Хотелось завыть от тоски и горя. А главное, Дарья уже знала: Иван не смог их опередить и приехать первым. Повитуха Маруся перекрестилась перед избою, бросила на Дарью спокойный взгляд чистых своих глаз и толкнула дверь.

Дарья приподнялась с корточек и шагнула в сени. Дети загалдели, устремляясь за матерью, толкались, пытаясь первыми войти в сени, чтобы укрыться от дождя. На шум отворилась дверь, и в сени выглянула старушка с невыразительным лицом, в белом, повязанном низко на глаза платке, и спросила, что нужно людям. Дарья прошла прямо к ней и, очутившись в тёплой, натопленной избе, всё поняла: никто здесь не знал об их приезде. Она отступила на шаг, заглядывая в лицо ничего не понимавшей старушке, и сказала:

— Вы нас извините, что так неожиданно, Анна Николаевна, я даже не знаю, как вас называть, но только Ваня, я думала, уже приехал к вам. Здравствуйте, здравствуйте, — говорила она прослезившейся старушке, раскинувшей руки и заключившей в объятия свою сноху. — Мы разлучились! Такое время. Он сказал, что приедет первым.

В избе топилась на маленьком огне большая русская печь с лежанкой, занимавшая половину избы и перегородившая её на две части. От неё исходило тепло и надежда на вкусную и горячую пищу, о которой они забыли в дороге. Низенькое, узкое окошко, завешенное марлей, чуть сочилось светом. Вся изба была украшена берёзовыми ветками по случаю Троицы; на полу, и по углам виднелась надерганная травка, от неё исходил приятный медовый аромат. Ещё более аппетитный запах доносился из запечья, уставленного пирогами и квасом, щами и кашей.

Старушка обняла по очереди своих внуков, дивясь их красоте, и с какой-то прямо гордостью заявила, что все они походят на отца. Она долго-долго примерялась и обходила Петю, покачивая головой, но и тут признала, что он похож на Ваню. С повитухой Марусей они обнялись, как две сестры, всплакнули по случаю встречи, затем повернулись к святому углу, где висела тёмная икона, и перекрестились.

Анна Николаевна не скрывала свою растерянность, суетилась больше обычного, стараясь угодить своим родным, но в то же время смущалась, ощущая неловкость, понимая, что прибывшая её родня — не для этой тёмной, ветхой и бедной избы. Не вязалось одно с другим. Она по очереди целовала мальчиков, что ей доставляло несказанную радость. Не зная, куда их усадить, бросалась в запечье и вытаскивала оттуда пироги и щи, ещё полыхавшие жаром из казанка. Потом снова кидалась целовать своих внуков, с какой-то жалостью оглядывая сноху и поражаясь её чистому красивому лицу, гибкому стану, силе и ловкости рук, развязывающих на детях всякие ремешки, шнурочки и тут же переодевающих их в чистое, сухое.