История казни

— Оно и видно то плохое состояние, что дальше некуда для его, а только мы с его отцом, героем Севастополя-то, знакомы были. Генерал, а не чурался, уважение сыну завещал. Сын в 13-м помер. Правда, он — адмирал, а я — матрос. Он пошёл командовать, а я сказал: нет, я пойду к Насте своей и буду у ей под юбкой сидеть, пока вся гадость не проплывёт мимо. Он звал, должности обещал хорошие, да я сказал, что если организм заболел заразой, умрёт. Умрёт, чтоб возродиться. Так и сказал, а он понял меня и не тронул боле.

Дарья раньше любила бывать в деревне; и все её мысли, связанные с какой-то необыкновенной свободой, эдакой разгульной жизнью, всегда вели в деревню, в ту самую деревню Ахтырку, куда ездила с матерью, как на большой праздник.

Как только мать сообщала, что, мол, поедем скоро в Ахтырку, в родовое имение князей Трубецких, что под Москвою, так сразу же маленькая Дарьюша с упоением принималась готовиться, с душевным трепетом ожидая того часа, когда можно будет ходить босиком, в деревенском сарафанчике, с непокрытой головой, ловить бабочек, бегать по лугам и другим великолепным местам, о которых можно только мечтать. Бывало, они проводили там целое лето, а зимой ездили туда на каникулы, — и та красота, то душевное ощущение покоя переполняли её. А вот сейчас она приехала не на праздник; произошёл в жизни переворот, когда меняется не просто место проживания, а перерождается душа, отношение к человеку, идеалы, взгляды. Она сидела у печи, слушая старого человека, радующегося искренне живой душе, внимая его россказням о своём житье-бытье, о том, что на этом месте по приезде они вырыли землянку, где первый год зимовали и, поднимаясь наверх за дровами или водою, оскальзывались, падали обратно.

— Не тоскуй, милая Дарьюшечка, — ласково говорил он, словно благословляя на долгий, трудный путь, по которому ей придётся идти и не единожды споткнуться. Оказалось, настоящая фамилия Дворянчиковых — Мылины. Дворянчиков — прозвище, которое закрепилось за ними, стало второй фамилией. — Моя Настюшечка болеет какой-то болезнью старой, давнишней. Как сыновей поубивали, так и заболела. И то сказать, любимых детишек германцы загубили, сволочи.

— Не дай Бог, — перекрестилась Дарья, чувствуя от его слов необыкновенную теплоту. Старик, кряхтя, поднялся, подошёл к жене, стал уговаривать её выпить стаканчик тёплого чая, настоянного на земляничном листе. Уж так он ласково, такими словами её называл, что Дарья, непривычная к такому обращению, с удивлением поглядывала на старых людей, не утративших свои чувства на протяжении многих лет совместной жизни. Она тоже его называла «милым Петюнечкой», «дорогушечкой моим», «кормильцем миленьким».

— Возможно, пельмешек отведать желаешь? Настюнечка, дорогушечка ты моя милейшая, кручиниться ты меня заставляешь превелико, — просил он, умоляя жену хоть немного покушать. — Посмотри, как ты, моя кровинушка дорогусенькая, посинела личиком, и на твои красненькие щёчки легли не те румяна. Я тебя прошу, Настюшечка моя милая, отведать и набраться сил.

— Петюнечка ты мой миленький, мне всегда премило, кормилец мой извечный, как ты проявляешь заботу. И я, если ты приготовишь, отведаю немного пельмешек, чтобы успокоить твою разрывающуюся в хлопотах христианскую душу, — отвечала Настасья Ивановна слабым голосом, улыбаясь и протягивая руку, желая дотронуться до любимого человека.

Дарья с нескрываемым интересом слушала болтовню стариков, проникаясь необъяснимым чувством зависти и восторга, что такие отношения вообще могут существовать между людьми. Отец тоже уважал мать; во всех домах, в которых ей приходилось бывать, даже в императорской семье, служившей образцом семейных отношений для всех верноподданных, ценили жён, но о подобных чувствах она не слыхала. Пётр Петрович поправил одеяло на кровати, подтыкая его с разных сторон, чтобы Настюнечку не продуло, нежно глядел на неё, словно умиляясь выпавшему на его долю счастью — ухаживать за больной женой. Затем отправился в чулан, служивший кладовкой, где на огромном столе, специально сколоченном летом, укрытом большой холстиной в два слоя, было припасено несметное количество пельменей, собственноручно им приготовленных ещё до Рождества. Пётр Петрович принёс в миске смёрзшиеся на морозе пельмени, налил в кастрюлю воды. И когда она закипела, бросил, предварительно посолив, пельмени, помешивая в кастрюле шумовкой, и тихая улыбка сошла на его доброе лицо.