История христианской церкви в XIX веке. Том 1. Инославный христианский Запад

Наконец, по-видимому близок был счастливый час, когда мог быть подписан конкордат, и для этого акта назначен был день 13 июля. Консальви, Спина и Казелли должны были подписаться от имени папы, а Жозеф Бонапарт, государственный советник Крета и Бернье – за Францию. Подпись должна была состояться во дворце Жозефа Бонапарта. Консальви приписывает этот счастливый исход двум обстоятельствам: отсутствию Талейрана и близости 14 июля. Этот день, в который торжественно совершалось воспоминание о штурме Бастилии, должен был по намерению Бонапарта на вечные времена сделаться днем торжественного воспоминания о восстановлении мира между Францией и папой. Он просил, чтобы по возможности скорей конкордат возвратили из Рима с подписью папы, но, в то же время выражал озабоченность, чтобы не возникли какие-нибудь новые затруднения. А они действительно возникли. Бонапарт, к сожалению, уже 10 июля в одном, относящемся к народному празднику в день Бастилии, приказе сказал: «Скоро прекратится соблазн религиозного раздора». Затем 13 июля он приказал сделать в «Монитере» следующее сообщение: «Кардинал Консальви достиг хорошего успеха в переговорах, которые он, по поручению святого престола, вел с нашим правительством». Достаточно было этого, чтобы привести в движение всех противников конкордата. Состоявшийся в Париже собор присягавшего конституции духовенства издал прокламацию, с надписью: «Свобода и равенство», и в ней почти открыто высказывался против всякого конкордата с папой. Не смотря на все предписания о молчании и предосторожности, содержание конкордата сделалось известным всем, и вечером 13 июля Бонапартом получено было письмо, в котором конкордат подвергался открытому нападению. Тогда пришлось составить новый проект конкордата, который однако был совершенно неудобоприемлем для папы, как чересчур галликанский Старались повлиять на Бонапарта, чтобы этот проект он предложил Консальви как ультиматум французского правительства, так как тот проект, по которому вошли между собою в соглашение Консальви и Бернье, «ведет только ко всевозможным затруднениям». 13 июля утром Консальви получил от Бернье приглашение явиться вместе с ним после полудня того же дня к Жозефу Бонапарту, при чем приложена была и копия только что упомянутого галликанского проекта конкордата, который хотели провести враги папы. В 4 часа Консальви, в сопровождении Спины, Казелли и Бернье, отправился к дому «гражданина» Жозефа Бонапарта. Брат первого консула принял их с полным дружелюбием и сказал, что дело скоро закончится, так как все уже рассмотрено и решено. Консальви предложено было подписать новый проект, но когда он, уже взявшись за перо, быстро своим взглядом пробежал по первым статьям, то тотчас же увидел, что ему был предложен тот же галликанский проект, и решительно отказался дать свою подпись, выразив готовность немедленно составить новый проект. Тотчас приступлено было к делу, и после девятнадцати часов непрерывной работы закончили его. Только касательно первого члена никак не могли согласиться. Папа желал двух главных пунктов: вероисповедной свободы для католической церкви и права неограниченного общественного отправления ее богослужений. Последний пункт вызвал противодействие со стороны Бонапарта. Он хотел формулировать его так: «Культ ее будет публичным, сообразуясь, во всяком случае, с правилами полиции,» – в каковой формулировке не мог принять Консальви, справедливо опасаясь, что церковь будет отдана на произвол полиции. Пришлось остальные статьи конкордата подписать, а эту статью отложить до получения определенного и точного решения от папы. Жозеф поспешил с новым проектом в Тюйльерийский дворец, но через час возвратился с известием, что первый консул разорвал этот проект конкордата, и клочки его бросил в камин. «Он хочет иметь такой конкордат, каким он был предложен в последний раз, или совсем прервет всякие переговоры». Было 2 часа пополудни, когда возвратился Жозеф; около 5 часов должен был состояться торжественный обед по случаю дня взятия Бастилии, и за этим обедом Бонапарт хотел сообщить или о заключении конкордата, или о разрыве. В течение двух часов Жозеф Бонапарт употреблял все усилия, чтобы побудить Консальви к уступке. Около 4 часов он отправился в свой отель, чтобы переодеться, и час спустя вместе со Спиной отправился в Тюйльери. Едва он вошел в зал, где находился первый консул, как последний насмешливо закричал ему: «Ну хорошо, господин кардинал, вы, очевидно, хотите разрыва. Хорошо! Я не нуждаюсь в Риме. Я буду действовать самостоятельно. Если Генрих VIII, который не обладал и двадцатой долей моего могущества, в состоянии был изменить религию своей страны, то и я также в состоянии буду это сделать. Если я переменю религию во Франции, то переменю ее в то же время во всей Европе, насколько простирается мое влияние. Рим убедится, какой ущерб он потерпел; он будет оплакивать свою потерю, но уже не вознаградит ее. Вы можете ехать: это самое лучшее, что вы можете теперь сделать. Вы хотели разрыва – ну так вот! – хорошо! – если вы так хотели! – Когда же вы уезжаете?» – «После обеда», – совершенно спокойно отвечал Консальви. Этот ответ заставил Наполеона призадуматься, и он вновь начал разговор с кардиналом. Он желал, чтобы спорная статья была принята, как она есть, без изменения даже единой буквы в ней. Консальви возразил, что он никогда не подпишет ее в такой форме. «Таким образом, я имею право, – опять продолжал Бонапарт, – сказать, что вы хотели разрыва, и я считаю дело конченным: Рим сознает это и прольет кровавые слезы над этим разрывом». Произнеся эти слова, первый консул подошел к австрийскому посланнику графу Кобенцелю. Обращаясь к нему, он повторил свои угрозы против Рима, с прибавлением, что он изменит образ мыслей и религию во всех государствах Европы! Он, конечно, будет не единственный человек, который отвернется от римской церкви. Он «всю Европу сверху донизу ввергнет в пожар, и причиненным от этого ущербом все будут обязаны папе». Затем он смешался в толпе гостей, и многим повторял то же самое. После обеда граф Кобенцель подошел к Консальви, чтобы склонить его к уступке. Увидел это, Бонапарт также подошел и заметил: «Было бы напрасной тратой времени стараться преодолеть своенравие папского министра». Кобенцель, однако, сумел так повернуть разговор, что Бонапарт назначил новую конференцию на следующий день, как последнюю попытку, и Консальви согласился продолжить переговоры у Жозефа Бонапарта вместе с другими уполномоченными. Ожидая успеха от этой конференции, Бонапарт приказал поставить и папское знамя среди флагов других дружественных ему держав, каковыми флагами был украшен поднимавшийся с Елисейских полей блестящий воздушный шар. Со времени революции это в первый раз папский флаг развевался на французской почве.