История книгоиздания в Европе. Пять веков от первого печатного станка до современных технологий

Кекстон прекрасно осознавал, какую службу сослужил унификации английского языка. Свои доводы он подкреплял одним занимательным случаем с жительницей Кента из Северного Форланда, у которой один лондонский торговец попросил яйца – eggy. «На что добрая женщина ответила, что не говорит по-французски». И только когда другой человек попросил у нее eyren (ср. немецкое Eier – яйцо), она «сказала, что хорошо его поняла». Уинкин де Уорд продолжил этот процесс. Для своего издания Бартоломея Английского (1495) он использовал рукопись, составленную около 50 лет до того, но поменял в ней все слова, которые не вписывались в новый стандарт Кекстона. Если сравнить рукопись и печатный вариант, мы увидим, что все изменения Уинкина сохранились в языке: call и name вместо clepe, go вместо wend, two вместо twey, third вместо prickle и т. д. Уинкин таким образом первым создал то, что сейчас мы называем фирменным стилем издательского дома, который имеет приоритет над непоследовательным словоупотреблением отдельных авторов.

Стандартизация английского языка, произошедшая благодаря книгопечатанию, привела к огромному расширению словаря, буквальному запрету на развитие морфологии и синтаксиса и расширяющемуся разрыву между устным и письменным словом. Местные и региональные различия подавлялись или стирались; хотя немалое число провинциальных слов и фраз, напротив, поднимались до общенационального уровня. Сэр Вальтер Скотт, например, считал необходимым объяснять своим английским читателям такие шотландские термины, как daft, dour, usquebaugh¹, которые в основном благодаря его собственным сочинениям с тех пор уверенно прописались южнее шотландской границы. За последние двадцать или тридцать лет подъем американской литературы и литературной критики, поддержанный массовыми, хоть и не столь литературными, журналами и, конечно, фильмами, радио- и телепрограммами, обогатили стандартный английский язык сотнями «американизмов», значительная часть которых по сути является старыми добрыми английскими словами, которые «Мэйфлауэр»[11]^[12] доставил на дальние берега, а теперь они вернулись на родину вместе с монотипом.

Здесь можно поразмыслить о том, сможет ли все возрастающее преобладание американской литературы в англоязычном мире растопить английскую морфологию и синтаксис, которые фактически намертво заледенели с начала XVI века.

Как только та или иная печатная грамматика стала доступна каждому школьнику и учебники по латыни и английскому для начинающих стали одними из первых книг, сошедших с печатного станка, народом овладела мысль о том, что существуют зафиксированные стандарты «правильного» и «неправильного». Правила, изложенные авторами грамматик и словарей, стали обязательными для исполнения и остановили свободное развитие языка, по крайней мере в его печатном виде.

Интересным примером является множественное число глагола to be в настоящем времени. Его «обычная» форма в ранние тюдоровские времена: мы, ты, они be. Тиндейл и Ковердейл, оба происходившие с севера, предпочли в своих Библиях северную диалектную форму are, и be вскоре вышла из моды, хотя Кранмер и пытался сохранить ее в своей первой «Книге обычных молитв» (We be not worthie…); идиома the powers that be («существующие власти», Послание к римлянам, 13: 1) – это его последний слабый пережиток, сохранившийся даже в исправленном издании Библии.

Большинство сильных и неправильных глаголов исчезли бы, если бы не тот факт, что их искусственно сохранили в печати. Только в тех случаях, когда неправильные и правильные формы находились более-менее в равновесии друг с другом в XVI веке, правильное спряжение одержало верх: help, holp, holpen полностью уступило место help, helped, helped (с характерным пережитком в кранмеровском молитвеннике: «He has holpen his servant Israel»). Даже авторитет Шекспира не помог сохраниться формам reach, raught, raught; worked вытеснило старое wrought в немногие идиомы, особенно поэтического характера. Но если современный ребенок-кокни скажет – как это часто случается – «I teached, we was», он получит двойку за грамматические «ошибки», и никто не похвалит его за то, что он сохраняет исконный язык и не дает ему превратиться в мертвый.

Тот же процесс устранения неправильностей остановил и образование множественного числа: ученики Кекстона постарались сделать так, чтобы дальнейшее упрощение стало буквально невозможным. Ни один наборщик, корректор или критик не пропустит форму oxes и mouses[13]; но никто не возражает против eyes и cows – а единственная разница состоит в том, что эти неологизмы сумели укрепиться в печати XVI века и таким образом изгнали более старые формы eyen и kine, прежде чем печатный станок успел возвести их в канон.