История Консульства и Империи. Книга I. Консульство

Лорд Витворт попросил свои паспорта на другой же день, прибавив, однако, что поедет очень медленно и еще успеет написать в Лондон и получить ответ прежде, чем сядет на корабль в Кате. Условились, что посланники встретятся на границе: лорд Витворт подождет в Кале, пока генерал Андреосси приедет в Дувр.

Любопытство парижской публики было сильно возбуждено. Толпа народа теснилась у подъезда английского посланника, желая увериться, собрался ли он в дорогу. На следующее утро, прождав еще день и дав французскому кабинету полный срок подумать, лорд Витворт поехал в Кале с большими остановками. Слух о его отъезде произвел в Париже сильное впечатление. Все догадывались, что эти события знаменуют собой новый период войны.

Талейран отправил курьера к генералу Андреосси, сообщив ему новое предложение, которое должно было быть передано через голландского посланника Шиммель-пенинка в виде собственной его мысли, а не от имени Франции.

Когда эту идею представили английскому кабинету и он ее не принял, генерал Андреосси, в свою очередь, также выехал из Англии.

Беспокойство, обнаружившееся в Париже, повторилось и в Лондоне. В продолжение нескольких дней парламентский зал не пустел ни на минуту: все расспрашивали министров о ходе переговоров. В такой важный момент воинственный жар охладел, и публика увидела, как опасны для нее последствия отчаянной борьбы. Лондонцы уже не желали возобновления войны. Довольными казались только партия Гренвиля и богатые торговцы.

Генерала Андреосси сопровождали знаки всеобщего уважения и видимого сожаления. Генерал прибыл в Дувр в то же время, что и лорд Витворт в Кале, то есть 17 мая.

Английский посланник немедленно переправился через пролив и поспешил посетить французского, осыпав его изъявлениями уважения, даже лично проводил его на корабль, на котором генерал отплывал во Францию. Посланники простились в присутствии толпы зрителей, тронутой, встревоженной и опечаленной.

В эту торжественную минуту, казалось, прощались две нации, чтобы свидеться только после страшной войны, после потрясения целого мира. Далеко не такими были бы судьбы мира, если бы две державы, морская и сухопутная, соединились и дополнили одна другую!

Таков был печальный конец кратковременного Амьенского мира.

Не скроем наших чувств: обвинять Францию нам было бы неприятно, но мы без колебаний сделали бы это, если бы она оказалась виновата, и еще сумеем это сделать, когда, к несчастью, вина будет на ней. Истина — первый долг историка. Но после долгих размышлений об этом важном предмете мы все же не можем упрекнуть Францию за возобновление борьбы двух наций. Первый консул в этом деле поступал безжалостно, но добросовестно. Правда, внешне вина лежала на нем, но и то не вся: Англия не могла предполагать, что Франция позволит устроить беспорядки в Швейцарии и Голландии, то есть у самых своих дверей.

Именно английская торговая аристократия, действуя гораздо активнее дворянской аристократии, соединяясь с честолюбцами партии тори, поддерживаемая французскими эмигрантами, подстрекаемая своими сообщниками, раздражила и озлобила человека, уверенного в собственной силе, и стала настоящей виновницей войны.

Думаем, что мы правы, представляя ее в таком виде потомству, которое, впрочем, взвесит все наши ошибки вернее, чем мы сами, потому что будет держать весы холодной и бесстрастной рукой.

БУЛОНСКИЙ ЛАГЕРЬ

Возможно, известная страсть Первого консула к войне привела бы к нареканиям в опрометчивости разрыва, если бы сама Англия не оправдала его открытым нарушением Амьенского договора. Все ясно видели, что англичане не удержались от искушения присвоить Мальту как компенсацию, хоть и не совсем законную, за величие Франции. Всякий ныне знал, что война с Англией может не сегодня, так завтра превратиться в войну с Европой и что продолжительность ее столь же неопределенна, как и охват, ибо начать ее в стенах Лондона намного легче, чем окончить у ворот Вены. Сверх того, война явно наносила смертельный удар торговле, потому что моря, естественно, должны были закрыться сразу после ее начала. Но вред, наносимый войной, значительно уменьшался для Франции двумя обстоятельствами: при таком вожде, как Наполеон, война уже не служила поводом к новым внутренним беспорядкам, и вдобавок народ надеялся увидеть какое-нибудь новое чудо его гения, которое разом прекратит долговременное соперничество двух наций.