История Консульства и Империи. Книга I. Консульство

Условились, не откладывая дальше, отправиться во Францию и завершить предприятие. Пора было спешить, потому что несчастный Жорж, оставшись один в авангарде, среди агентов консульской полиции, подвергался самой серьезной опасности. В конце декабря в Париж прислали второй отряд эмигрантов, чтобы шуан не считал себя покинутым. Решили, что в этот раз сам Пишегрю с известными дворянами — Ривьером и одним из герцогов Полиньяков — отправится во Францию и проберется к Жоржу. Когда они приготовят все и Ривьер, самый хладнокровный из них, известит, что пора настала и предприятие достаточно созрело, чтобы сами принцы могли отважиться на него, тогда граф д’Артуа, или герцог Берри, или оба вместе приедут во Францию и примут участие в так называемом «сражении» с Первым консулом.

Пишегрю с главнейшими лицами эмиграции пустился в эту экспедицию, в которой ему предстояло навсегда потерять свою уже помраченную славу и саму жизнь, стоившую, казалось бы, лучшего употребления. В первых числах 1804 года он отправился дорогой контрабандистов, нашел Жоржа и, пробираясь от станции до станции по лесам Нормандии, прибыл в Шайо 20 января.

Жорж не успел набрать всю шайку, но готов был и с теми немногими удальцами, которые уже присоединились к нему, кинуться на карету Первого консула. Однако сначала предстояло окончательно договориться с Моро. Посредники опять встретились с ним и объявили, что Пишегрю приехал тайком и желает с ним повидаться. Моро согласился, но не захотел принять Пишегрю у себя дома, а назначил свидание ночью на бульваре Мадлен. Пишегрю явился на условленное место. Ему хотелось бы быть на свидании одному, потому что он умел оставаться хладнокровным и осторожным и не любил общества грубых и беспокойных людей, которые надоедали ему своим нетерпением. А между тем ему пришлось явиться на встречу со множеством посторонних лиц, в том числе и с Жоржем, который желал видеть все своими глазами.

Моро и Пишегрю встретились в темную и холодную январскую ночь, в первый раз с тех пор как сражались вместе на Рейне, когда жизнь того и другого была безукоризненна, а слава не запятнана. Едва оправились они от волнения, как к ним подошел Жорж. Моро смутился, вдруг сделался холоден, явно недоволен и, по-видимому, очень досадовал на Пишегрю за подобную встречу. Следовало расстаться, хоть и не сказали друг другу ничего важного, ничего полезного. Пришлось увидеться иначе и в другом месте.

Эта первая встреча произвела на Жоржа самое невыгодное впечатление. Дело худо, сказал он тотчас же. Сам Пишегрю боялся, что поступил несколько неосторожно. Однако интриганы, служившие посредниками, вновь увиделись с Моро и, уже не скрывая от него ничего, объяснили, что речь идет о заговоре с целью ниспровержения Первого консула. Моро не возражал против свержения правительства таким средствами, которые, не называясь прямо, могли угадываться, но обнаружил неодолимое отвращение к тому, чтобы делать что-либо ради Бурбонов, а особенно вмешиваться в подобное предприятие.

На этот раз он принял Пишегрю у себя дома и наконец получил возможность продолжительного и серьезного объяснения со старым товарищем. По словам Моро, он располагал значительной партией в Сенате и в армии. Если бы успели освободить Францию от консулов, власть наверняка вручили бы ему, а он употребил бы ее на спасение жизни людей, которые освободили республику от притеснителя. Но он точно не собирался передавать освобожденную республику Бурбонам. Что до Пишегрю, бывшего завоевателя Голландии, одного из славнейших французских генералов, ему не только спасли бы жизнь, но возвратили бы все почести и отличия и поручили первые должности в государстве.

Упорствуя в своих представлениях, Моро выразил Пишегрю удивление, что видит его в одних рядах с такими людьми. Пишегрю и без советов Моро находил несносным сообщество шуанов, среди которых жил, но сам Моро служил доказательством, что, пустившись в заговор, сложно не сделаться вскоре жертвой самого тягостного общества.

Пишегрю был так умен и дальновиден, что не мог разделить иллюзий Моро и старался объяснить ему, что по смерти Первого консула оставалось для Франции одно средство — призвать Бурбонов. Но Моро, человек недалекий, когда находился не на поле сражения, упорно думал, что едва не станет Бонапарта, как он, генерал Моро, сделается Первым консулом. Хотя о смерти Первого консула не упоминалось ни слова, но она подразумевалась. Впрочем, не оправдывая этих печальных замыслов, тем не менее надо сказать, что люди того времени так часто наблюдали умирающих на эшафоте и на поле сражения и давали или получали столько жестоких приказаний, что смерть человека не имела для них того значения и ужаса, какой придают ей, слава Богу, в ваших глазах нынешние времена.