История Консульства и Империи. Книга II. Империя. Том 3

Вот какие прискорбные вопросы порождала эта речь. Но публика, не ведавшая кабинетных тайн, не могла задаваться такими вопросами. Уверенность императорской речи призвана была успокоить людей, хотя бы в некоторой степени, и внушить почтение Европе. В этом и содержалась вся политика этой неполитичной речи. Впрочем, о ее воздействии можно будет судить по дальнейшим событиям.

Трудно представить, какие перемены принесли в Германию несколько истекших дней. Король Пруссии, удалившийся в Бреслау, дабы обрести бо́льшую независимость от Франции и даже от своих подданных, не сделался там большим господином своих решений. По-прежнему убежденный, что единственным средством выйти целым и невредимым из хаоса происходивших событий является увеличение армии, он не стал дожидаться ответов на вопросы, заданные в Париже, и приказал произвести новый призыв. Он издал два эдикта, один из которых обязывал молодых дворян служить в качестве добровольцев конными егерями, другой обязывал молодых людей всех сословий служить в качестве пеших егерей в пехотных полках.

После обнародования эдиктов к господину Гольцу, единственному прусскому министру, оставшемуся в Берлине, стали со всех сторон стекаться охваченные воодушевлением молодые люди, страстно расспрашивая его, как случается в дни революций, против кого король требует помощи от своих подданных, и добавляя, что они готовы подняться все как один, если король хочет использовать их преданность против угнетателя Германии Наполеона. Гольц, превосходно знавший положение и понимавший, что́ нужно говорить и как себя вести, призывал их довериться благоразумию и патриотизму короля, предоставить ему заботу об интересах родины, а самим отдать себя и свободу распорядиться собой, как он сочтет более полезным. В то время как Гольц сохранял такую сдержанность на словах, его глаза и лицо выражали то, что не осмеливался произнести язык, и уходившие от него шли вербоваться в армию.

Король Пруссии, узнав в Бреслау об энтузиазме своих подданных, которому он и сам был свидетелем в Силезии, одновременно возрадовался и встревожился. Возрадовался, потому что увидел, что вскоре сможет возглавить внушительные силы, встревожился, потому что оказался зажат между русскими и французами и вынуждаем встать на сторону тех или других, еще не зная, с какой стороны возможно обретение независимости и восстановление Пруссии. Ответы из Парижа нашли его совершенно нерасположенным терпеливо их выслушивать. Фридрих-Вильгельм был возмущен тем, что ему отказывали в деньгах, в которых он так нуждался; что у него удерживали крепости Одера и Вислы, которые могли быть ему столь полезны для более безопасного выбора между французами и русскими; что ему отказывали даже в праве вступить в открытые сношения с императором Александром.

Он весьма стремился к тому, чтобы без промедления договориться с этим монархом, во-первых, потому что австрийцы, получив разрешение вмешаться, уже отправили дипломатических агентов в Вильну и Лондон, во-вторых, потому, что хотел отдалить воюющие армии от Силезии, в-третьих, наконец, потому что видел, как в Кенигсберге барон Штейн, генерал Йорк и русские агенты управляют провинцией, созывают сословное собрание, действуют без него и ведут себя так, будто готовы отделиться от монархии, если она не примкнет к коалиции. Растерянный Фридрих-Вильгельм хотел потребовать у Александра отчета за такие действия в отношении друга и бывшего союзника, которому он некогда причинил несчастья и жестокие затруднения которого должен был теперь понимать. Человеком, которого он хотел послать к Александру, был барон Кнезебек. Конечно, король мог послать Кнезебека и тайно, но это не замедлило бы обнаружиться, заправилы из Кенигсберга, в своей радости, не преминули бы разгласить этот факт, а король оказался бы нарушителем альянса. Поэтому-то Фридрих-Вильгельм и хотел, помимо возвращения денег и крепостей, получить разрешение отправить посла к Александру.

Прусский монарх, обычно не экспансивный, на сей раз выказал гораздо больше гнева, чем на самом деле испытывал. Он громко жаловался, что его угнетают и ему отказывают в том, что бесспорно должны, что ему обязывались вернуть деньги в течение трех месяцев, а прошло уже более полугода после того, как были произведены поставки; что, удерживая у него крепости, нарушают договор и его территорию, поскольку он ничего более не должен; что, отказывая ему в праве вести переговоры с соседним государством, с ним обращаются как с подвластным государем, не свободным в решениях; что после потери Немана и Вислы и накануне потери Одера несправедливо и безрассудно мешать ему вести переговоры, хотя бы ради нейтралитета его королевской резиденции.