второе письмо, отправленное из Реймса 16 марта, на следующий день после победного боя в Реймсе и перед началом движения к крепостям.
Пришлось сдаться и согласиться на отъезд императрицы, который назначили на утро 29 марта. Однако договорились, что Жозеф и министры останутся, дабы руководить обороной Парижа, и уедут только тогда, когда дальнейшая оборона будет невозможна. Сопровождать Марию Луизу поручили великому канцлеру Камба-сересу, непригодному к делам военным и к тому же необходимому императрице в качестве советника.
После совещания, последствия которого были столь значительны, Жозеф, Камбасерес и Кларк, сопровождавшие Марию Луизу в ее покои, поведали друг другу свои мысли и признали меж собой, что решение, принятое из повиновения Наполеону, имеет весьма неприятные стороны. «Но скажите мне, — заговорила тогда Мария Луиза, — что я должна делать, и я это сделаю. Вы мои истинные советники, и вы должны научить меня, как мне следует истолковать волю моего супруга». Камбасерес, мудрость которого теперь была бессильна, и страшившийся ответственности Жозеф не осмелились советовать ей ослушаться Наполеона. В то же время решили, что прежде исполнения его воли следует убедиться, что опасность столь велика, как кажется, и настало время применить его приказы. Было решено, что наутро Жозеф и Кларк произведут военную разведку вокруг Парижа, и императрица уедет только в том случае, если опасность подтвердится.
На следующий день, 29 марта, площадь Карусель заполнилась придворными каретами. В них погрузили, помимо багажа императорской семьи, самые ценные бумаги Наполеона, остатки его частной казны, доходившие примерно до 18 миллионов, большей частью в золоте, и, наконец, бриллианты короны. Собралась встревоженная и недовольная толпа, ибо Мария Луиза казалась большинству гарантией безопасности против варварства врага, отъезд же ее казался дезертирством и своего рода предательством. Тем не менее толпа ничего не предпринимала и молчала. Несчастная женщина (она была искренне привязана тогда к делу сына и супруга) металась по
своим покоям, ожидая Жозефа, который всё не появлялся, не зная, что сказать и что решить, и плакала. Наконец в полдень, когда несколько сообщений Кларка подтвердили, что легкая конница неприятеля уже заполоняет окрестности столицы, Мария Луиза отбыла и забрала с собой сына, который топал ногами от досады и спрашивал, куда его везут. Куда же везли несчастное дитя?.. В Вену, где ему суждено было умереть без отца, практически без матери и без родины!
Длинная процессия, печальный пример превратностей человеческой жизни, способный напугать всех, кто счастлив, проследовала к Рамбуйе среди недовольных, но молчаливых толп, предвидевших в ту минуту будущее, будто оно обнажилось пред ними полностью. Двенадцать тысяч солдат Старой гвардии сопровождали спасавшийся бегством двор.
Роковой день 29 марта, канун дня еще более рокового, был посвящен приготовлениям к обороне. Жозеф потратил утро на разведку в окрестностях Парижа в обществе нескольких офицеров, что и задержало его ответы императрице, и вынес из своей разведки убеждение, что с имевшимися средствами столица не продержится и суток. Конечно, против 200-тысячной армии неприятеля можно было выставить 22-23 тысячи человек, объединив войска двух маршалов со сборными пунктами Парижа. Конечно, чувство долга и ненависть к врагу превращали 12 тысяч национальных гвардейцев в преданных солдат, но только 3-4 тысячи из них располагали оружием. Нашлись бы желающие и среди населения, но не было ружей, чтобы им вручить. Оборонительные укрепления сводились к нескольким слабо вооруженным редутам и тамбурам без рвов перед городскими воротами.
Наполеон, между тем, посылал приказы, к сожалению, слишком общие, какие и было возможно посылать издалека и среди многочисленных движений действующей армии. К тому же, поскольку речь шла о нерегулярной обороне, ведущейся при помощи всего, что найдется под рукой, невозможно было что-либо предвидеть и предписать заранее. Чтобы извлечь пользу из всех ресурсов, которые предоставлял Париж, требовалось присутствие