История костюма и гендерные сюжеты моды

Литературное свидетельство

Появление Иры сразу отвлекает всеобщее внимание. Ира еще хорошо одета. Ведущий ее следствие Царевский разрешил ей еженедельные передачи, не то из подспудного обожания изнеженной профессорской дочки, существа из незнакомого ему мира, не то в благодарность за то, что неискушенная в политике Ира быстро сдавалась на его незамысловатые силлогизмы и подписывала всякую чушь.

По ходу устройства на нарах и распаковывания вещей Ира показывает новым соседкам свои платья, рассказывает историю каждого из них. Над вонючей камерой плывут благоуханные слова.

— Вот в этом я в прошлом году, в Сочи, всегда в теннис ходила. Потом стало узко. А сейчас опять в пору. Похудела здесь.

…

Нет, совсем невозможно узнать в этой, до нутра потрясенной женщине вчерашнюю «совнаркомшу», с ее сановитой осанкой…Она, поднимаясь на цыпочках, брезгливо озиралась кругом, боясь прикоснуться к чему-нибудь. Ее белоснежная воздушная блузка казалась на фоне камеры нежной чайкой, непонятно зачем приземлившейся на помойной яме…Возвращаясь с вечерней оправки, мы услышали стоны, доносящиеся из нашей камеры. Зина Абрамова лежала на полу у самой параши. Белая кофточка, смятая и изодранная, была залита кровью и походила теперь на раненую чайку. На обнажившемся плече синел огромный кровоподтек.

Евгения Тинзбург.

«Крутой маршрут: хроника времен культа личности»

Актриса Л. Ахеджакова в спектакле «Крутой маршрут»

Она долго выравнивает смявшиеся складки, накручивает локоны на пальцы, пудрит нос зубным порошком. Все это делается почти механически. В мозгу проносится череда ассоциаций: Шарлотта Корде тоже прихорашивалась перед гильотиной. И жена Камиля Демулена. Не говоря уж о Марии Стюарт. Все эти мысли идут сами по себе, а «огромная холодная жаба, распластавшаяся под самым сердцем, тоже сама по себе. Ее не прогонишь ничем». Мысли и ощущения смертника — это отрывочные всполохи, пронзающие сознание и одномоментно освещающие самые разные грани жизненного пространства, сконцентрированного в этом вот миге между прошлым и будущим: «Успевают ли люди почувствовать боль, когда в них стреляют? Господи, как же теперь дети будут анкеты заполнять! Как жалко новое шелковое платье, так и не успела надеть ни разу… А шло оно мне…»

Получившие срок должны были проститься с собственной одеждой и переодеться в казенную робу. Эти костюмы были одной из форм психологического подавления личности. Сломленные люди, посаженные безвинно, по ложному доносу, у которых нет ничего своего, которые ничем не отличаются друг от друга и являют собой безликую серую массу в костюмах «зэка».

Не только непонятно, но и, что еще страшнее, — неважно, мужчины они или женщины. Такие люди беззащитны, подвластны любому произволу, являются фактически рабами. Поэтому в тюрьме и на зоне очень важно было сохранить хоть какую-то «свою» вещь, это во многом означало «сохранить себя».

Таким образом, в период репрессий в лагерях был создан новый тип «гендерного равенства». Рабский труд и казенный костюм были его основой.