История костюма

Мыс лифа удлинялся, при помощи китового уса и планшеток до тех пор, пока он не дошел до конца животы. Тогда этот лиф бросили, подобно кринолину, и заменили его совершенно коротким. Затем этот лиф превратился в жакет с короткой баской и несколько напоминал мужской камзол, тем более что перехватывался узким поясом и не зашнуровывался, а застегивался. Спина и плечи покрывались гладким батистовым воротником, отделанным широким кружевом; декольте обыкновенно тоже закрывалось кружевом. Высокие кружевные воротники, какие мы встречаем на портрете второй жены Рубенса, Елены Фурман, были в моде только до 1640 года. Пышные рукава украшались разрезом, сквозь который проглядывала цветная подкладка или тончайший батист; разрез этот тянулся от локтя до запястья. Отсюда возникла необходимость перехватывать рукав лентами внизу и посредине, благодаря чему на нем образовались две пышные буфы. Женщины носили также кружевные манжеты, а впоследствии гладкие отвороты, обшитые кружевом. Юбка из гладкой, какой она была во времена кринолина, превратилась в пышную, что давало возможность приподнимать левой рукой край подола, чтобы блеснуть изяществом нижней юбки. Наряду с сукном, шелком и бархатом употреблялось полотно. Очевидно, оно считалось довольно ценным, потому что один голландский купец, предлагая курфюрсту бранденбургскому свой товар, пишет между прочим следующее: «Таким образом у вас будет хорошее, тонкое полотно вроде индийского; оно сделано из хлопчатой бумаги и очень приятно на ощупь; аршин его стоит 6, 7, 8 зильбергрошей и дороже». Драгоценные каменья и жемчуг употреблялись в меньшем количестве, чем прежде. Обычай вышивать платья драгоценными каменьями, особенно распространенный при дворе Елизаветы английской, постепенно исчез. Дамы довольствовались ожерельем, брошью в форме подвески, браслетами, представлявшими собою обыкновенно тройную нитку жемчуга, и кольцами. Жемчуг частью привозился с Востока, частью добывался в Эльстере, после чего обыкновенно отправлялся в Лейпциг. Между тем во Франции попытались шлифовать драгоценные каменья. Кардинал Мазарэн поддержал эту попытку, и в результате на свет появился во всем своем блеске и великолепии первый бриллиант. В большой моде был веер. Веер этот состоял обыкновенно из пучка цветных страусовых перьев или даже из одного пышного пера с богато украшенной ручкой и привешивался к поясу на тонкой золотой цепочке. Впоследствии среди денежной и родовой аристократии распространился складной веер азиатского происхождения, вытеснивший все остальные веера. В общем, мода того времени доказывает, что вкус женщин значительно изменился к лучшему. Дамы à la mode одеваются много изящнее, чем messieurs à la mod. Но в 40-х годах XVII века заботы об изяществе костюмов отходят на задний план, благодаря политическим событиям. В Германии свирепствует кровавая распря; Франция ведет войну со Швецией; Англия и Шотландия восстают против своего короля Карла I и в 1649 году приговаривают его к казни за деспотизм; могущество Испании колеблется. Общая паника отражается отчасти даже на Париже, и там с воцарением Анны Австрийской прекращаются придворные празднества и умолкает шум веселья. А трудолюбивая, разбогатевшая Голландия по-прежнему тяготеет к испанской моде и продолжает считать идеалом красоты черный костюм и гигантские брыжи. В области моды — застой.

В пятидесятых годах мода несколько изменяется, но эти изменения не имеют большого значения. Между прочим, на головах мужчин появляется громадный парик.

С воцарением Людовика Великого блеск французского двора затмил блеск всех европейских дворов. Версаль, с его парками и бесконечными увеселениями, служил образцом царственной роскоши. Правила вкуса, господствовавшие там, считались откровением. Это относится главным образом к Германии, где рабское подражание достигло невероятных размеров, особенно по окончании Тридцатилетней войны. Сотни мелких немецких князьков надевали парик и щеголяли в башмаках на высоких красных каблуках. Всякий, кто хотел прослыть важной персоной, старался подражать французскому монарху. Эта эпоха ознаменовалась небывалым расцветом деспотизма, выразившимся в словах Людовика XIV: «Государство — это я».