История любви

Я привык уже следить за тем, как человек выглядит, и заметил, что он бледноват, а волосы за эти три года слегка поседели (и, кажется, поредели).

– Входи, сын, – сказал он.

Тон его я не мог расшифровать. И просто вошел в кабинет.

Сел в «клиентское» кресло.

Мы посмотрели друг на друга, потом отвели взгляд. Я посмотрел на его стол: ножницы в кожаном чехле, разрезной нож с кожаной ручкой, фотография матери, старая. Моя фотография (выпуск Эксетера).

– Как поживаешь, сын? – спросил он.

– Хорошо, сэр, – ответил я.

– Как Дженнифер? – спросил он.

Я не стал врать, я уклонился от ответа по существу – хотя затем и пришел – и только выпалил:

– Отец, мне нужно пять тысяч долларов взаймы. Причина важная.

Он посмотрел на меня и вроде как кивнул.

– Так? – сказал он.

– Сэр?

– Могу я узнать причину? – спросил он.

– Сказать не могу, отец. Просто одолжите мне денег. Пожалуйста.

У меня было чувство – хотя трудно говорить о чувствах, имея дело с Оливером Барретом III, – что он согласится дать мне деньги. И что выпытывать не будет. Но он хотел… поговорить.

– Разве Джонас и Марш тебе не платят?

– Платят, сэр.

У меня было искушение сказать ему, сколько платят, что это рекорд нашего выпуска, но потом я сообразил, что если он знает, где я работаю, то может знать и жалованье.

– И она ведь преподает? – спросил он.

– Не называйте ее «она», – сказал я.

– Ведь Дженнифер преподает? – поправился он.

– И пожалуйста, не будем о ней, отец. Это личное. Очень важное личное дело.

– Кто-то забеременел на стороне? – спросил он, но без упрека в голосе.

– Да, – сказал я. – Да, сэр. Именно. Дайте мне денег. Пожалуйста.

Ни секунды не думал, что он поверил мне. И не думаю, что он в самом деле хотел узнать. А спрашивал, как я уже сказал, просто чтобы… поговорить.

Он выдвинул ящик письменного стола и достал чековую книжку в такой же кордовской коже, как ручка разрезного ножа и чехол для ножниц. Медленно открыл ее. Не для того, чтобы меня помучить, – не думаю, – просто тянул время. Просто придумывал, что сказать. Не задев меня.

Он выписал чек, вырвал из книжечки и протянул мне. Я, может быть, в первую секунду не сообразил тоже протянуть руку навстречу. Он смутился (я думаю), руку убрал, а чек оставил на краю стола. Теперь он посмотрел на меня и кивнул. На лице его как будто было написано: «Возьми, сын». Но на самом деле он только кивнул.

Да и мне не хотелось сразу уйти. Я просто не знал, что бы сказать такого необязательного. И не могли мы оба просто так сидеть, когда обоим хочется поговорить, но даже в лицо посмотреть друг другу не можем.

Я наклонился и забрал чек. Да, там значилось: «Пять тысяч долларов» – и подпись: «Оливер Баррет III».

Чернила уже высохли. Я аккуратно сложил чек и сунул в карман рубашки, уже встав и направившись к двери. Мог бы сказать хотя бы, что понимаю, важные бостонские люди (а то и вовсе вашингтонские) просиживают там штаны из-за моей милости, и, если бы у нас было что сказать друг другу, я бы задержался у тебя в кабинете и ты поменял бы свои планы на обед… И так далее.

Стоя у приоткрытой двери, я все же набрался мужества посмотреть на него и сказать:

– Спасибо, отец.

21

На мне лежала обязанность сообщить Филу Кавильери. На ком же еще. Он не распался, вопреки моим страхам, но спокойно запер дом в Крэнстоне и переехал жить к нам в квартиру. У всех нас разные способы справляться с горем. У Фила это была уборка. Стирать, мыть, драить. Я по-настоящему не понимал, что творится у него в голове, но, черт, пусть работает.

Тешится ли надеждой, что Дженни вернется домой?

Да, наверное. Бедняга. Вот почему погрузился в уборку. Не в силах признать, как обстоят дела в действительности. Конечно, мне он этого не скажет, но я понимаю, что у него на уме.

Потому что у меня на уме то же самое.

Когда она легла в больницу, я позвонил старику Джонасу и объяснил, почему не смогу выйти на работу. Я сделал вид, что тороплюсь закончить разговор, – понимал, что он огорчен и затрудняется выразить свои чувства. С этих пор день делился на часы посещений и все остальное. И все остальное ничего не значило. Через силу ел, смотрел, как Фил убирает квартиру (снова!), и не мог уснуть даже со снотворным, которое прописал Аккерман.

Однажды услышал, как Фил бормочет: «Я долго этого не вынесу!» Он был на кухне, рядом, мыл посуду (вручную). Я не отозвался, но подумал про себя: смогу. Кто бы Там Наверху ни заправлял хозяйством – Мистер Всевышний, сэр, продолжайте, – я буду терпеть до бесконечности. Потому что Дженни – это Дженни.

В тот вечер она выгнала меня из палаты. Хотела поговорить с отцом «как мужчина с мужчиной».

– Допущены только американцы итальянского происхождения, – сказала она, белая, как наволочка, – так что убирайся, Баррет.

– Хорошо.

– Только недолго, – сказала она, когда я подошел к двери.

Я сел в коридоре. Потом появился Фил.

– Велела явиться, – сказал он хриплым шепотом, словно внутри у него была сплошная пустота. – Схожу за сигаретами.

– Закрой, к черту, дверь, – приказала она, когда я вошел в палату.