– Встречаешься сегодня со Стрэттоном? – спросила она, когда я доедал вторую тарелку хлопьев.
– С кем?
– С Рэймондом Стрэттоном, твоим лучшим другом, выпускником шестьдесят четвертого. Твоим соседом по комнате до меня.
– А-а. Собирались поиграть в сквош. Наверное, отменю.
– Не выдумывай.
– Чего, Дженни?
– Не отменяй игру, дурачок. На черта мне дряблый муж?
– Ладно, – сказал я. – Но давай пообедаем в городе.
– Почему?
– Что значит «почему»? – закричал я, по обыкновению изображая гнев. – Черт возьми, могу я сводить на обед свою мегеру?
– Кто она, Баррет? Как ее зовут?
– Что?
– Слушай… – стала объяснять она. – Если ты хочешь сводить жену на обед в будни, значит ты с кем-то путаешься!
– Дженнифер! – взревел я, уже всерьез обидевшись. – Я не потерплю таких разговоров за завтраком.
– Тогда к обеду чтобы дома был как штык. Понял?
– Понял.
И я сказал этому Богу, кто бы Он ни был и где бы ни сидел, что с радостью соглашусь на статус-кво. Согласен мучиться, сэр, согласен думать об этом все время, лишь бы Дженни не знала. Вы слышите меня, сэр? Просто назовите цену.
– Оливер?
– Да, мистер Джонас?
Он позвал меня к себе в кабинет.
– Вы знакомы с делом Бека? – спросил он.
Конечно, был знаком. Роберта Л. Бека, фотографа журнала «Лайф», отметелила полиция в Чикаго, когда он пытался сфотографировать уличные беспорядки. Джонас считал это одним из принципиальных дел для фирмы.
– Знаю, что его избили полицейские, сэр, – беззаботно ответил я (ха-ха!).
– Прошу вас им заняться, Оливер, – сказал он.
– Самому?
– Можете взять в помощь кого-нибудь из молодых.
Молодых? Я был самым молодым в конторе. Но намек понял: Оливер, несмотря на ваш биологический возраст, вы один из старейшин в фирме. Один из нас.
– Спасибо, сэр.
– Как скоро вы можете выехать в Чикаго? – спросил он.
Я решил никому ничего не говорить, тянуть эту ношу в одиночку. Что-то наврал старине Джонасу, не помню даже, почему именно, сэр, не мог выехать сейчас из Нью-Йорка. Я надеялся, что он поймет. Но знаю, он был разочарован моей реакцией на это почетное предложение. Черт возьми, мистер Джонас, если бы вы знали причину!
Парадокс: Оливер Баррет IV уходит из конторы раньше времени, но домой идет очень медленно.
У меня вошло в привычку разглядывать витрины на Пятой авеню, глазеть на красивые дурацкие дорогие вещи, которые покупал бы для Дженни, если бы не надо было поддерживать видимость… нормального быта.
Ну да, я боялся прийти домой. Потому что теперь, несколько недель спустя после того, как я узнал действительное положение вещей, она стала худеть. Понемногу, и сама, возможно, не замечала. Но я-то знал – и замечал.
Разглядывал витрины авиакомпаний: Бразилия, Карибы, Гавайи («Прочь отсюда – летите к солнцу!») и так далее. как раз в этот день TWA соблазняла Европой в межсезонье: шопингом в Лондоне, любовников – Парижем…
«А как с моей стипендией? Как с Парижем, где я за всю мою паршивую жизнь не была?»
«А как насчет нашей женитьбы?»
«Кто тут говорил о женитьбе?»
«Я. Сейчас говорю».
«Ты хочешь на мне жениться?»
«Да».
«Почему?»
У меня была настолько великолепная кредитная история, что я уже имел кредитную карточку «Дайнерс клаб». Вжик! Моя подпись над пунктиром, и вмиг я гордый обладатель двух билетов (в первом классе – никак иначе) до Города влюбленных.
Дженни выглядела бледной, серой, когда я пришел домой, но я надеялся, что мой изумительный план вернет ее лицу краски.
– Угадайте, миссис Баррет, – сказал я.
– Тебя уволили, – решила моя жена-оптимистка.
– Нет. Мы на воле, – ответил я и вынул билеты. – Вверх, вверх и вдаль, – добавил я. – Завтра вечером в Париж.
– Ерунда, Оливер, – сказала она. Но – тихо, без обычной наигранной агрессии. Прозвучало это даже ласково. – Чушь собачья.
– Можешь растолковать конкретнее «собачью чушь»?
– Нет, Олли, мы не так поступим.
– А как? – спросил я.
– Я не хочу в Париж. Мне не нужен Париж. Мне нужен только ты…
– Но я у тебя есть, малышка! – перебил я, изображая веселость.
– И мне нужно время, – продолжила она. – Которого ты мне дать не можешь.
Теперь я посмотрел ей в глаза. В них была непередаваемая печаль. Печаль, которую только я мог понять. И жалость. Жалость ко мне.
Мы стояли обнявшись, молча. Прошу, если один из нас заплачет, пусть мы заплачем оба. Но лучше без этого.
И тогда Дженни объяснила, что чувствует себя «совсем говенно» и еще раз пошла к доктору Шепарду не для консультации, а «конфронтации»: скажите, черт возьми, что со мной не так. И он сказал.
Мне почему-то стало стыдно, что не я сказал ей, что происходит. Она это почувствовала и ответила намеренно глупой репликой:
– Он из Йеля, Ол.
– Кто, Джен?
– Аккерман. Гематолог. Законченный йелец. И колледж, и медицинский факультет.
– Ага, – сказал я, понимая, что она хочет скрасить легкомыслием мрачность сюжета.
– Он хоть читать и писать умеет? – спросил я.
– Это еще предстоит выяснить, – с улыбкой сказала миссис Оливер Баррет, выпускница Рэдклиффа 1964 года, – но говорить, я знаю, может. А я хотела поговорить.
– Ладно, пусть тогда йельский доктор, – сказал я.
– Пусть, – сказала она.
19