История маленькой революции

Вникнув в д’арковскую речь Тамары, мужчины и женщины немедленно ринулись к кабинету фабриканта, едва не сбив работницу со стула.

«Дело за малым. Они его растерзают, а Олег Владимирович оформит фабрику на себя. Свершилось. Свершилось!».

Работники рушили всё, что встречалось на пути, а на пути встретилась дверь в кабинет. Подвыпивший Глеб Юрьевич собирался взвизгнуть «прочь!», но не успел. Откуда-то один из кочегаров вытащил кочергу, ткачи достали рубели. Неистово они колотили фабриканта и кричали торжественное «ура!». Тамара растворилась в толпе, а Борис и несколько других «смельчаков» плелись в хвосте.

На фабрику ворвалась гвардия жандармов. Полиция хватала всех без разбору (но в основном тех, кто был ближе). Под раздачу попал пекарь Серёжа с кухаркой Таней, кочегар Андрей, доменщик Саша, пять ткачих, двое носильщиков, шесть угольщиков и Борис.

Тамара и другие женщины разбегались по сторонам. Мужчины, что были ближе к телу, спрыгивали с лестниц. Некоторые попадались в руки гвардейцев.

Слух о смерти Сафронова тут же разнёсся по городу. Олег Владимирович, не теряя времени, поехал к нотариусу оформлять документы на владение фабрикой. Скучающий блюститель печатей и юридических соглашений быстро составил бумагу на подпись.

– Вам осталось получить согласие супруги покойного, – юрист поправил скатившееся пенсне толстым пальцем.

Согласие супруги Глеба Юрьевича Щербаков получил сразу, как она узнала о гибели Сафронова. Она считалась дамой высшего света, поэтому в мужнины дела никогда не вмешивалась и не собиралась брать на себя ответственность за целый завод. Более того, детей в браке у них не было (Сафронов обзавёлся лишь бастардами) и, следовательно, на наследство она претендовать не могла.

Пока Щербаков решал юридические вопросы, полиция разбиралась с поднятым бунтом.

– Что знаешь, сука?! Говори! – Борис, лёжа на мокром полу темницы, старательно уворачивался от бьющего его по лицу жандарма.

В таком положении он находился больше восьми часов, не проронив от боли ни слова.

– Гена, ты хоть продохнуть ему дай! Всю рожу исцарапал! Как он тебе расскажет?!

Полицейские посадили Бориса на лавку и дали стакан.

Так вышло, что из подполья повязали только брата Тамары. Остальные слишком быстро попрятались по потаённым местам фабрики. Никто из рабочих и работниц ничего не рассказал жандармам потому, что ничего и не знали, а Борис ничего не говорил потому, что говорить ему не дали вовсе.

– Ну, сука, напился? – грозного вида жандарм под два метра отобрал воду у избитого. Оба окинули друг друга презрительными взорами.

– Кто зачинщик? – спросил второй.

– Не видел, – отрезал мужчина. Его ударили по щеке. – Не знаю я, кто начал! Знаю только, где они собираются. Скажу, только не бейте больше! «Спросят про Тамару – сдам! Только бы не били!».

– Откуда знаешь, сволочуга?! – полицейский замахнулся. Борис закрыл лицо скрещенными локтями.

– Мимо шёл. Никого из знакомых. Просто видел.

– Все с одного завода, и никого не знаешь? Врёшь ведь, скотина! – двухметровый жандарм пнул Бориса.

Рабочий, шатаясь от ударов, собрался сознаться, но его прервал напарник бьющего.

– Гена, их там несколько сотен. Как всех запомнишь? Давай кончать с ним, моя Любка вот-вот родит. Выясни, где он их видел. Для протокола хватит.

– Ну и где? Отвечай, скот!

Борис, не назвав ни одного имени, выдал место сборов подполья.

III

Наутро Щербаков стал официальным владельцем ткацкой фабрики, но перед началом работы считал своим долгом освобождение схваченных рабочих. У начальника тюрьмы он сидел с шести утра и отчаянно спорил с ним:

– Да выпусти ты их, Семён Валерьич!

– Да как я их выпущу, Олег Владимирович? Мне за это такой… дадут!

Волосатый глава местной полиции усиленно расчёсывал свои густые бакенбарды, тыча аккуратным, будто дамским, ноготком в постановление.

– Ты видишь, Олег? У меня по документам не меньше пяти задержанных должно быть! Как я выкручусь, коли подымут?

– Сёма, ну выбери ты шестерых, а остальных отпусти!

– Ну и кого тебе не жалко? – начальник вздёрнул маленькую сплюснутую голову и разложил фотокарточки рабочих.

– Ну, вот этого точно можешь не открывать. Редкостная гадина, – Щербаков поморщился и вернул фотографию пекаря Серёжи.

– Я бы ещё эту оставил, – съехидничал Семён Валерьевич, указав на портрет ткачихи Анны Денисовны.

– Баб не оставлю, ловелас старый.

Достаточно фамильярное общение мужчин объясняется тем, что Щербаков являлся крёстным недавно рождённого племянника Семёна Валерьевича, поэтому им много приходилось пересекаться на застольях и других мероприятиях.

– Тогда давай решим так.

Семён Валерьевич перевернул фотографии и на «эники-беники» отсчитал пять. На одном из снимков было написано: «Алексеевъ Борисъ Степановичъ, 24.06.1874».

– Погоди, Сёма. Покажи этого, – попросил Олег Владимирович.

– Знакомая рожа… где-то я его уже встречал, – он задумался. – Точно! Ты пару лет назад его освобождал. Вы как-то связаны?..

– Выбери вместо него другого.

– Почему? – начальник подозрительно сощурился.

– Ну какая тебе разница? Отпусти этого.