История Манон Леско и кавалера де Грие

Грози мне вечное заключение или даже смерть, я и тогда бы был не в силах сдержать себя, услышав такую страшную весть. Я набросился на него с такой жестокой яростью, что при этом лишился половины сил. Но у меня, тем не менее, осталось еще довольно силы, чтоб повалить его на семь и схватить за горло. Я задушил бы его, если б шум падения и несколько резких криков, которые через силу вырвались у него, не заставили войти в мою комнату настоятеля и нескольких монахов. Его отняли у меня из рук. Я сам почти лишился сил и дышал с трудом.

О, Боже! – вскричал я, испуская тысячи вздохов, – о, небесная справедливость! неужто я могу прожить хоть миг после такого бесчестия!

Я хотел снова броситься на варвара, который чуть не убил меня. Меня остановили. Мое отчаяние, мои крики и слезы превосходили всякое воображение. Я выделывал столь удивительные вещи, что все присутствовавшие, не зная причины, поглядывали друг на друга со страхом и изумлением.

Г. де-Ж. М. в, это время оправлял свой парик и галстук; в досаде на то, что я так дурно обошелся с ним, он приказал настоятелю подвергнуть меня более тесному заключению и всем наказаниям к каким только прибегают в темнице святого Лазаря.

Нет, – отвечал ему настоятель, – мы обращаемся так с лицами не такого, как г. кавалер, происхождения. Притом, он так кроток и вежлив, что мне трудно понять, чтоб он без важных причин решился прибегнуть к подобному излишеству.

Этот ответ окончательно расстроил г. де-Ж. М. Он ушел со словами, что сумеет заставить слушаться себя и настоятеля, и меня, и всех, кто посмеет ему противиться.

Настоятель, приказав монахам проводить его, остался вдвоем со мною. Он заклинал меня поскорее рассказать ему, отчего произошло это столкновение.

– Ах, батюшка! – сказал я, продолжая плакать, как ребенок, – представьте себе самую ужасную жестокость, вообразите самое отвратительное варварство, и его-то имел подлость совершить мерзавец Ж. М. О, он растерзал мне сердце! Я никогда не оправлюсь от этого удара. Я вам расскажу все, – с рыданьем, добавил я. – Вы добры, вы меня пожалеете.

Я вкратце рассказал ему о долгой и непреоборимой страсти, которую питал к Манон; о цветущем состоянии наших дел, перед тем как нас ограбили наши собственные слуги; о предложении, которое Ж. М. сделал моей любовнице; о заключенной между ними сделке, и о том, как, она была уничтожена. Говоря правду, я представил ему вещи с наиболее благоприятной для нас стороны.

Вот, – продолжал я, – из какого источника проистекает ревность г. Ж. М. о моем исправлении; он, пользуется достаточным влиянием, и мог из мести заключить меня в тюрьму. Я ему это прощаю; но, батюшка, это еще не все: он жестоко похитил дражайшую мою половину; он позорно заключил ее в госпиталь; у него хватило бесстыдства объявить мне об этом лично. В госпиталь, батюшка! О, небо! моя прелестная любовница, моя милая королева в госпитале, как самая подлая тварь! Где найду я силы, чтоб не умереть от тоски и срама?

Добрый настоятель, видя крайнее мое огорчение, стал утешать меня. Она, сказал мне, что никогда, не слышал о моих похождениях в том виде, как я рассказал ему; что, правда, он знал, что я вел распущенную жизнь; но что он предполагал, что близость и особая дружба с моим семейством заставила господина де-Ж. М. принять во мне участие; что он сам объяснил ему все именно в этом свете, что рассказанное мною заставляет совсем иначе взглянуть на мое дело, и что он не сомневается, что правдивый рассказ о том, который он намеревается сделать г. главному начальнику полиции, будет способствовать моему освобождению. Затем он спросил меня, почему я доселе не подумал навестить о себе мое семейство, коль скоро оно не принимало никакого участия в моем заключении. Я устранил это недоразумение, сказав, что причиной тому было опасение огорчить отца и стыд, который я сам испытывал. Наконец он пообещал мне немедля отправиться к начальнику полиции, хотя бы только ради того чтоб предупредить какой-нибудь злой умысел со стороны г. де-Ж. М., который ушел отсюда не в духе и пользуется достаточным влиянием, чтоб заставить себя опасаться..

Я ждал возвращения настоятеля, испытывая волнении несчастного, ожидающего приговора. Мысль о том, что Манон в госпитале, была для меня невыразимой пыткой. Помимо дурной славы этого заведения, я не знал, как там обращаются с нею; и воспоминание о некоторых подробностях, какие мне удавалось слышать об этом ужасном доме, ежеминутно приводило меня в возбуждение. Я чувствовал такую решимость помочь ей, во что бы то ни стало и каким бы то ни было способом, что готов был поджечь монастырь святого Лазаря, если не окажется иного средства уйти из него.