История Манон Леско и кавалера де Грие

В глубине я был в таком восторге, что ее вижу, что, как ни справедлива, была причина моего гнева, я едва собрался с силами, чтоб выбранить ее. А сердце мое исходило кровью от нанесенной ею жестокой обиды! Я с напряжением вызывал ее в памяти, чтоб возбудить в себе злость, я старался, чтоб глаза мои блестели, только отнюдь не любовным огнем. Я некоторое время молчал, и она, замечая мое волнение, начала дышать, по-видимому, от испытываемого его страха. Я не мог выдержать этого зрелища.

– Ах, Манон! – сказал я ей нежным голосом, – неверная и коварная Манон! с чего мне начать мои жалобы? Я вижу, что вы бледны и дрожите, а меня до сих пор так трогают малейшие ваши страдания, что я боюсь чересчур огорчить вас упреками. Но, Манон, поверьте, мое сердце истерзалось от печали из-за вашей измены. Такие удары наносят любовникам только тогда, когда решаются убить их. Ведь это уже в третий раз; я не ошибся в счете, такие вещи не забываются. Вам сейчас же следует решить, что вы станете делать, потому что мое опечаленное сердце не в силах, вынести такого жестокого обращения. Я чувствую, что оно ослабевает, что оно готово разорваться от боли. Но я не в силах выдерживать дольше, – добавил я, садясь на стул; – я едва говорю, едва держусь на ногах.

Она ничего не отвечала; но когда я села, она опустилась на колени; она прислонила голову к моим коленям и спрятала свое лицо в моих руках. Я в то же мгновение почувствовал, как она смочила их слезами. Боги! какие только чувства не волновались во мне.

Ах, Манон, Манон! – заговорил я со вздохом, – поздно плакать по мне; вы уже убили меня. Вы представляетесь огорченной и не чувствуете горечи. Для вас величайшее из несчастий, конечно, мое присутствие; оно всегда было помехой для ваших удовольствий. Взгляните, рассмотрите, кто я; таких нежных слез не проливают из-за несчастного, кому изменили, кого жестоко бросили.

Она, не переменяя положения, целовала мои руки.

Непостоянная Манон, – снова заговорил я, – неблагодарная, незнающая чести девушка, где ваши обещания и клятвы? О, тысячу раз, ветреная и жестокая любовница, что ты сделала с любовью, в которой еще сегодня клялась мне? Праведное небо! – добавил я, – так-то смеется над тобою изменница, с такою святостью бравшая тебя в свидетели! И так награждается клятвопреступление, а удел постоянства и верности – отчаяние и беспомощность!

Эти слова сопровождались столь горькими мыслями, что у меня невольно показались слезы. Манон заметила это, потому что у меня упал голос. Она, наконец, прервала молчание.

Должно быть, я в самом деле виновна, – печально сказала она, – если могла причинить такую скорбь и волнение; но пусть накажет меня небо, если я думала, что виновна, или если у меня была мысль о том.

Эта речь показалась мне до того лишенного смысла, и чистосердечия, что я не мог сдержать сильного порыва гнева.

Ужасное притворство! – вскричал я. – Я теперь яснее, чем когда-либо, вижу, что ты плутовка и изменщица. Теперь только я понял твой презренный характер. Прощай, подлое создание, – продолжал я, вставая; – пусть я лучше умру тысячу раз, чем стану иметь какое-либо сношение с тобою. Пусть меня накажет небо, если я удостою тебя когда-нибудь взгляда. Оставайся со своим новым любовником; люби его, презирай меня, откажись от чести и здравого смысла; мне все равно, я смеюсь надо всем.

Она пришла в такой ужас от этого взрыва, что, оставаясь на коленях возле стула, с которого я встал, она, дрожа и не смея дышать, глядела на меня. Я сделал несколько шагов к двери, повернув голову и устремив на нее глаза. Но мне надо было лишиться всякого человеческого чувства, чтоб остаться холодным к ее чарам.

Я был столь далек от такой варварской жестокости, что вдруг, перейдя из одной крайности в другую, я повернулся, или вернее без думы бросился к ней. Я схватил ее в объятия; я тысячу раз нежно целовал ее; я просил у нее прощения в моей вспышке; я сознавался, что был груб и не стою, чтоб такая, как она, девушка любила меня.

Я усадил ее и, встав в свою очередь перед, нею на колени, заклинал, чтоб она выслушала меня в таком положении. Тут, извиняясь в немногих словах, я выразил все, что только может придумать покорный и страстный любовник, по части почтительности и нежности. Я ее молил сказать, что она меня прощает. Она охватила мне шею руками, говоря, что напротив она нуждается в моей доброте, чтоб заставить меня забыть те огорчения, которые она причинила мне, и что она по справедливости начинает опасаться, что я отвергну то, что она может сказать в свое оправдание.