В тот день она нянчилась с Джун с особенной тревогой. Маленькие дети такие хрупкие. Теперь-то она понимает все эти бесконечные матушкины заботы об их здоровье, которые раньше ей докучали, – хотелось убежать, взбунтоваться против вечных отваров, шарфов, кусачих капоров, непременно закрывающих уши. Но теперь, когда у Джун начался жар – а эта часть из письма Марте тоже была сущей правдой, – она завернула горячую и тяжелую спросонья сестренку в одеяло и понесла ее скорее к Эбигейл Владычице Трав. Она не могла рисковать и медлить.
Мэй даже ничего не пришлось объяснять: Эбигейл и без слов все поняла. Мэй устроилась на табуретке и стала ждать, не спуская глаз со знахарки, которая тем временем раздела Джун, оставив в одной сорочке: девочка была вся в поту, волосики прилипли ко лбу. Потом уложила ее на раскладную кровать, накрыла легкой накидкой и принялась петь странную нежную песню на языке, похожем на английский, но как будто более жестком. Джун спокойно лежала, сонно хлопая глазами, пока Эбигейл растирала в пиале какие-то щепки, подмешивая по каплям темную жидкость. Потом Эбигейл вылила ей ложку в рот. Судя по лицу Джун, снадобье получилось очень горьким, но знахарка сразу подсунула ей другую ложку с медом, которую девочка жадно облизала, тут же забыв о первой. Еще немного продлилась эта странная песня, и Джун заснула, сначала дыхание было тяжелым, но постепенно становилось все более ровным. Эбигейл обтерла ее лоб влажной тряпкой, а потом оставила малышку спокойно спать и повернулась к Мэй:
– Ты правильно сделала, что принесла ее ко мне, – сказала она. – Да так быстро. А иначе…
Она не закончила фразу. Мэй почувствовала, как по ее телу пробежала дрожь – что-то вроде запоздалого страха.
– Это индейское снадобье, – объяснила Владычица Трав. – Кора ивы. Очень помогает.
Потом она насыпала в полотняный мешочек немного толченой коры и перевязала бечевкой.
– Держи. Разводи теплой водой, можешь капнуть меда, если малышка будет капризничать и не захочет глотать. Но только если поднимется жар. Нужно понимать, когда стоит беспокоиться, а когда нет.
Знахарка повернулась к Мэй спиной и стала возиться с какими-то склянками, набитыми листьями и порошками, похожими на землю всевозможных оттенков. На балках над головой висели для просушки листья и ветки, наполняя хижину резким запахом леса.
– Некоторые травы ядовиты, – сказала Эбигейл, не поворачивая головы. – Трудно представить, как может навредить то, что в маленьких дозах приносит пользу.
Мэй подумала, что это относится не только к травам, но и ко всему остальному тоже. Взять, например, Рай: тут чудесно и в то же время очень тяжело. Вначале Рай был источником радости и новых открытий, а сейчас – одни напасти. И что же? Как жить?.. Наверное, одной из тайных способностей Эбигейл было умение читать чужие мысли, потому что, не отрываясь от своих дел, она вдруг произнесла в тишине, нарушаемой только легким посапыванием Джун:
– Жить, как можешь. Брать, что причитается. Подстраиваться и меняться. Ты замечала когда-нибудь, как растение ищет солнца? Как оно упрямо поворачивается за солнцем, пока не находит свет.
Мэй вспомнила мамины розы и подсолнухи с их растрепанными головками.
– У природы можно многому научиться. Твоему другу это известно. Поэтому он и стал моим соседом. Он не боится приспосабливаться и меняться. И ты не должна бояться.
«Но я – я просто хочу пожить спокойно», – подумала Мэй. Видимо, Эбигейл снова прочитала ее мысли, потому что сказала:
– Спокойствие плохо для всего живого. Оно располагает к лени. Беспокойство куда лучше.
Мэй попробовала на вкус это красивое слово, повертела его так и сяк. Беспокойство. Я хочу всегда быть беспокойной, подумала она, и ей стало хорошо, как когда принимаешь сложное решение и успокаиваешься.
Должно быть, она тоже заснула, хотя бы на несколько минут, потому что вздрогнула от хриплого со сна голоска Джун: «Мама… домой… на ручки».
– Идите домой, – сказала Эбигейл.
Мэй взяла Джун на руки. Лоб у малышки был прохладный, а сама она как будто даже стала легче. Эбигейл укрыла ее сверху одеялом и добавила:
– Идите и больше не возвращайтесь.
Это было хорошее пожелание, и Мэй очень надеялась, что оно сбудется.
Как бы то ни было, Мэй никогда не будет разговаривать с матушкой о том, что нашла в сундуке. Ведь Мэй не должна была этого знать. Не должна была туда заглядывать. К тому же бывают вещи, которые любят тишину.