История моего бегства из венецианской тюрьмы, именуемой Пьомби

Назавтра пришел иезуит, чтобы меня исповедать, а в Страстную субботу священник из собора Святого Марка причастил меня Святых тайн. Священнику моя исповедь показалась чересчур лаконичной, и он счел нужным, прежде чем отпустить мне грехи, прочесть наставление. Он спросил, молюсь ли я Богу, и я ответил, что молюсь с утра до ночи и с ночи до утра, даже за едой, даже во время сна, поскольку в том положении, в котором я нахожусь, всё, что происходит в душе моей и в сердце, все мои волнения являют нескончаемую молитву, обращенную к Божественной мудрости. Я сказал ему, что даже мое нетерпение и заблуждения ума есть не что иное, как молитвы. Этот иезуит, который к тому же был миссионером и душеприказчиком одного старого знаменитого сенатора, бывшего одновременно писателем, богомольцем, политиком, автором великолепных религиозных сочинений, а также государственным инквизитором, слегка улыбнулся и ответил на мое сомнительное высказывание о молитве схоластической речью, никак не соотносящейся с моей. Я опроверг бы все его доводы, если бы он, явно изощренный в своем деле, не сумел так ловко удивить меня, что я сник и почувствовал себя крошечным, словно насекомое, после того, как он произнес следующее пророчество: «Поскольку именно мы научили вас той религии, которую вы исповедуете, вы должны исповедовать ее по нашему образцу и молиться Богу так, как научили вас мы. Знайте, что вы выйдете отсюда только в день вашего святого покровителя». После этих слов он отпустил мне грехи и удалился. Слова эти произвели на меня невероятное впечатление; сколько я ни старался, они не выходили у меня из головы. Я взял святцы и изучил всех перечисленных там святых.

Святой Иаков Компостелльский, в честь которого я назван, разумеется, должен считаться моим главным покровителем, но как в это поверить? Ведь именно в день этого святого мессер гранде вломился ко мне в дом. Если бы я должен был молиться своему святому покровителю, мне кажется, иезуит назвал бы его имя. Я решил, что следует его поискать. Изучая святцы, я остановил свой выбор на ближайших святых, им оказался святой Марк. Перед ним шел весьма почитаемый святой Георгий, но я решил, что должен больше полагаться на евангелиста Марка, тем более что, будучи венецианцем, я имел право рассчитывать на его покровительство[61]. Я не преминул адресовать ему мои просьбы, но его день давно миновал, а поскольку я по-прежнему находился в тюрьме, то перенес свой выбор на другого Иакова, день которого празднуют одновременно со святым Филиппом[62]. Но и эти праздники прошли, а мольба моя так и осталась без ответа. Тогда с благоговением я переключился на святого Антония чудотворца, могилу которого я посещал несчетное число раз в бытность свою студентом в Падуе, но и тут обманулся. Так я переходил от одного святого к другому, и мало-помалу уверился в тщетности своих надежд. Пыл моих молитв угасал, но желание и решимость вырваться на волю оставались прежними. Счастье осуществить это было мне даровано, как позже увидит читатель, в день памяти святого, моего заступника, ибо, если таковой имеется, он должен почитаться именно в этот день. Я так и не узнал его имени, но это не имеет значения: благодарность моя от этого не убавилась. Пророчество иезуита сбылось. Я обрел свободу в День Всех Святых.

Через две или три недели после Пасхи меня избавили от общества еврея; но беднягу не отпустили домой. Его поместили в «Четверку», откуда он вышел только спустя несколько лет и провел остаток дней своих в Триесте.

Как только я остался один, я принялся за дело еще с бóльшим рвением. Мне нужно было довести его до конца и вырваться на волю прежде, чем мне приведут нового соседа, который потребует, чтобы подметали пол. Я отодвинул кровать, зажег лампу и устремился к полу, сжимая в руке свой засов-эспонтон; рядом я положил салфетку, чтобы собирать в нее щепки после того, как подточу пол острием засова. Я собирался продырявить доску с помощью железа. В начале работы щепочки были величиной с пшеничное зерно, но затем становились все крупнее и крупнее. Пол был сложен из досок лиственницы толщиной в шестнадцать дюймов. Я начал делать отверстие на месте стыка двух досок. Там не было ни гвоздей, ни железных скоб, и дело шло гладко. Проработав шесть часов, я завязал салфетку в узел и отложил в сторону, чтобы назавтра вытряхнуть ее в глубине чердака за кучей тетрадей. Объем щепок, извлеченных из проделанного отверстия, был раза в четыре или в пять больше самого отверстия; полученное закругление составляло около тридцати градусов от окружности; диаметр его равнялся примерно десяти дюймам; я остался очень доволен проделанной работой. Я поставил кровать на место, а назавтра, вытряхивая салфетку, понял, что у меня нет оснований опасаться, что кто-то может заметить там щепки.