История моего бегства из венецианской тюрьмы, именуемой Пьомби

Я с великим трудом сдержался, чтобы не расхохотаться: не из-за христианской набожности, которую чту, а из-за того, как ловко ввернул он свой упрек. По тому, что он извинился, ясно было, что он принял меня за еврея. Я поспешно вручил ему собрание молитв Святой Деве, образ которой он сперва поцеловал, а затем вернул мне, скромно заметив, что его покойный отец, надсмотрщик на галере, не потрудился обучить его чтению, но, разумеется, сам он хотел бы по меньшей мере научиться писать, поскольку эти навыки требовались чуть ли не каждый день. Тогда я сказал, что сам прочитаю молитву вслух, ибо одинаково достойно как прослушать молитву, так и вознести ее самому. Он ответил, что особенно почитает пресвятые Четки[82], и захотел рассказать мне истории о совершенных ими многочисленных чудесах, которые я выслушал с завидным терпением; в конце он сказал, что просит меня о разрешении повесить перед собой святой образ, который я показал ему, чтобы он мог смотреть на него, вознося молитвы. Я доставил ему это удовольствие и сам помолился вместе с ним, что продолжалось около получаса. Я спросил, обедал ли он, но он ответил, что постится. Я предложил ему все, чем располагал, и он проглотил все съестное, продемонстрировав зверский аппетит, при этом у него, не переставая, текли слезы. Выпив все мое вино, даже не разбавляя его водой, он сильно захмелел, слезы полились ручьем, и он стал крайне словоохотлив. Я дал ему прекрасную тему для разговора, спросив о причине случившегося с ним несчастья. Вот вкратце его рассказ, который я смогу забыть, лишь отправляясь в мир иной. Я передаю его моему читателю дословно и в том порядке, в каком сам его услышал.

«Единственным непреходящим и страстным моим желанием, мой господин, была слава нашей святой Республики и беспрекословное подчинение ее законам. Я всегда внимательно следил за лихоимством действующих тайком мошенников, искусно обманывающих и нарушающих права нашего господина, старался раскрыть их секреты и неизменно сообщал мессеру гранде все, что мне удавалось обнаружить. Правда, мне всегда за это платили, но деньги, которые я получал, никогда не доставляли мне той радости, какую приносило мне сознание того, что я приношу пользу достославному евангелисту святому Марку. Я всегда насмехался над предрассудками тех, кто порицает шпионов. Слово это звучит дурно лишь для граждан, которые в глубине души своей не жалуют правительство, ибо шпион — это не кто иной, как приверженец государственного блага, бич всех преступников и верный подданный своего государя. Если речь шла о ревностном исполнении долга, я никогда не принимал в расчет дружбу, не имевшую надо мной власти, как над другими, а еще меньше — признательность, и зачастую я клялся, что буду молчать, если мне доверят важную тайну, и тотчас же пересказывал ее слово в слово, и не только потому, что, дав клятву соблюсти молчание, я вовсе не намеревался сдержать ее, а потому что речь шла об общественном благе, а в этом случае обеты теряют силу. Будучи рабом своего усердного служения долгу, я готов предать родного отца и заглушить в себе голос совести.

Теперь вы знаете всю мою подноготную. Три недели назад мне стало известно, что на острове Изола, где я живу, четверо или пятеро довольно видных жителей городка объединились в союз. Я знал, что они недовольны действиями правительства, которое задержало и конфисковало контрабанду, а главных лиц города отправило в тюрьму искупать свою вину. Первый капеллан прихода, который по рождению являлся подданным императрицы[83], также участвовал в заговоре, который я решил раскрыть во что бы то ни стало. Эти люди собирались по вечерам в одной из комнат кабаре, где стояла старая кровать; они пили, что-то обсуждали, а потом расходились. Я придумал смелый план: спрятаться под этой кроватью в тот день, когда буду уверен, что меня никто не заметит, комната будет пуста, а дверь в нее открыта. К вечеру собрались те, кого я ждал, и говорили о том, что Изола должна находиться под юрисдикцией не святого Марка, а княжества Триест, поскольку никоим образом не может рассматриваться как часть Венецианской Истрии[84]. Капеллан сказал главному заговорщику, которого звали П. П., что если тот не возражает и подпишет письмо, а остальные последуют его примеру, то он лично пойдет на прием к имперскому послу. И тогда императрица наверняка не только завладеет городом, но и щедро вознаградит их. Они все ответили капеллану, что готовы, и он взялся на следующий день принести сюда письмо и сразу же отправиться к послу. Перед тем как уйти, он сказал, что Л*** тоже поставит свою подпись, что весьма огорчило меня, поскольку Л*** был моим кумом и такое духовное родство связывало нас нерасторжимыми узами, гораздо более прочными, чем если бы он был моим кровным братом; но после долгой внутренней борьбы я также преодолел свои сомнения, дабы разрушить этот подлый заговор.