История моего бегства из венецианской тюрьмы, именуемой Пьомби

Как следует накормив Сорадачи и крепко напоив его, я сказал ему, что должен попросить его оказать мне величайшую услугу, рассчитывая на его отвагу и умение держать язык за зубами, поскольку если дознаются, что именно он оказал мне эту услугу, его ждет наказание. Затем я сообщил ему, что нужно будет отнести по указанным адресам два письма, от которых зависит мое благополучие. Я попросил его поклясться на распятии перед изображением Девы Марии, что он не предаст меня. Он сказал, что готов поклясться и скорее умрет, чем обманет мое доверие; из глаз его полились слезы, происхождение которых можно объяснить обильными возлияниями. Для начала я подарил ему рубаху и ночной колпак. Потом поднялся, обнажил голову и перед двумя святыми образами произнес клятву с заклинаниями, в которых не было ни крупицы здравого смысла, но звучали они устрашающе. Я оросил святой водой камеру, его самого, себя и многажды осенил себя крестным знамением. Я заставил его опуститься на колени, произнести клятву и пообещать, что, если он нарушит ее, на его голову обрушатся самые страшные проклятия. Он отважно выполнил все, что я велел. Затем я отдал ему два незапечатанных письма, и он сам предложил зашить их ему за подкладку куртки на спине, чтобы их не нашли, если при выходе из тюрьмы его вдруг решат обыскать.

Я не сомневался, что человек этот передаст мои письма прямо в руки секретарю. Поэтому я приложил все свое эпистолярное мастерство, чтобы трибунал не смог по стилю письма догадаться о моей уловке. Письма эти были рассчитаны на то, чтобы вызвать жалость и уважение со стороны трех всемогущих личностей, приговоривших меня к столь жестокому рабству. Они были адресованы синьору Бр*** и синьору Гр***. Я просил сохранить их доброе ко мне расположение, не беспокоиться обо мне и ничуть не печалиться о моей участи, ибо обращаются здесь со мной весьма по-божески, что позволяет надеяться на скорейшее помилование. Я сообщал, что по выходе моем из заточения они увидят, что оно не только не причинило мне вреда, а наоборот, пошло на пользу, ибо нет в Венеции другого человека, который так нуждался бы в исправлении, как я. Я умолял синьора Гр*** послать мне несколько бутылей полесельского вина, а синьора Бр*** — послать мне «Историю Венеции» Контарини[85] и — до начала зимы — широкие сапоги на медвежьем меху, поскольку, находясь в камере, где я могу ходить взад и вперед не наклоняясь, я должен держать ноги в тепле. Я не хотел, чтобы Сорадачи знал, что мои письма абсолютно невинны, ведь если бы ему стало об этом известно, он мог бы поддаться порыву и поступить как надлежит порядочному человеку. Он зашил их в свою куртку.

Через два дня с ударами колокола Терца Лоренцо поднялся к нам и велел Сорадачи идти вниз, а поскольку он так и не вернулся, я решил, что больше его не увижу. Я написал монаху, чтобы он возобновил работу, но к концу дня появился Лоренцо и привел назад это мерзкое существо. После ухода стражника тот рассказал мне, что секретарь инквизиторов заподозрил его в том, что он предупредил капеллана, поскольку тот не только не появился у посла, но по прибытии в Венецию не привез с собой ни письма, ни подписей. Он сказал, что после этого допроса, когда секретарь должен был удостовериться в его невиновности, его на семь часов поместили в одиночную крошечную камеру, а потом связали во второй раз и в таком виде отвели к секретарю, который требовал, чтобы он сознался в том, что сказал кому-то на Изоле, что священник больше туда не вернется, но он в этом не признался, потому что это было ложью. Наконец секретарь позвонил в колокольчик и велел увести его в мою камеру.

Я с горечью осознал, что, возможно, теперь его надолго оставят в моем обществе. Ночью, пока он спал, я описал отцу Бальби все происшедшее, предварительно вытащив из книги мое предыдущее письмо к нему. Именно тогда я наловчился писать в темноте.

Назавтра, проглотив свой бульон, я решил проверить, подтвердятся ли возникшие у меня подозрения. Я сказал ему, что хочу добавить несколько строк к одному из двух писем, а потом мы снова зашьем их в куртку. Глупец ответил, что это неразумно и опасно, поскольку к нам могут войти как раз в эту минуту и застать с поличным. Теперь я уже не сомневался в его предательстве и настаивал, что мне непременно нужно это сделать. Тогда этот монстр упал на колени и признался, что во время второго посещения внушающего ему ужас секретаря он начал дрожать от страха и почувствовал невыносимую тяжесть в спине, там, где были зашиты письма. Секретарь спросил, что с ним, и он не посмел солгать, тогда секретарь позвонил, Лоренцо развязал его, снял с него куртку, распорол подкладку и вынул письма, которые секретарь сначала прочитал, а потом спрятал в ящик. Секретарь уверил его, что отнеси он эти письма, об этом стало бы известно и его проступок стоил бы ему жизни.