История моей любви

— Две причины, — ровно продолжал Петр Ильич: — Краны и крановщики новые, плохо еще работают, и невыгодная работа.

— Ну, знаешь! — начал Зубков, откидываясь на спинку кресла; пенсне его вздыбилось.

Власюк тотчас же поддакнул:

— Им только дай поблажку…

Петр Ильич секунду смотрел на него, потом громко, отчетливо сказал:

— «Дай поблажку»… — Он побледнел, вытянулся, выгнул грудь; все молча смотрели на него. — Это… ненавистно мне. «Дай поблажку». — Он передохнул и уже тише докончил: — Туда-обратно на катере — два часа потерял? Да еще домой из порта в город надо ехать. Песок доставай грейфером со дна реки, с пяти метров, а расценки — как из кучи на берегу! Работа новая… Это справедливо? — Он резко повернулся к Власюку.

— Привыкнут… — пробурчал Власюк.

— Привыкнут?! — крикнул Петр Ильич, стукнув стулом.

— Ты что предлагаешь? — негромко спросил Зубков.

— Я? — Петр Ильич с усилием перевел на него глаза, потом посмотрел на всех. — Скажу сразу: не согласитесь — буду спорить!

— Да ладно, ладно, — улыбаясь, сказал ему Зубков.

— Предлагаю считать всех, что на песочке, находящимися в командировке и платить суточные — раз. С точки зрения бухгалтерии — это законно. Оборудовать жилье на понтонах — два. Люди быстрее освоят краны, если все время будут на них. Произвести хронометраж работы и изменить расценки — три!

Зубков вдруг встал, заложив руки за спину, и покачался на носках; смешно и задорно топорщились стекляшки его пенсне.

— Так, так, так, — говорил он в такт покачивания. — Ну, Афанасий Васильевич, — сказал он Власюку, — начнем спор?

— А кто же будет там с крановщиками? — спросил Власюк.

— Я. — Петр Ильич в упор смотрел на него.

— А монтаж новых?

— Кауров? — сказал Зубков.

Я встал. Власюк секунду смотрел на меня. Скажет про сегодняшнее или нет?

— Справитесь? — спросил Тереша.

— Справлюсь. — Я сел. Опять пронесло!

И попало на том диспетчерском, наоборот, Власюку.

Зубков сказал ему:

— Пулин у вас — дергун; грузовые испытания кранов — пустая формальность; песочек должен идти сам собой… по-щучьему велению, да?

Власюк не знал, куда глаза девать.

Петр Ильич после диспетчерского задержался в кабинете Зубкова, а я вышел. Подождал его, потом не выдержал, пошел в столовую: очень уж есть хотелось.

И уже по пути в столовую вдруг понял, что чувствую я себя сейчас совсем по-другому, чем утром, как-то спокойнее, увереннее. Отчего это может быть?

И сообразил: да от диспетчерского же. Вспомнил сосредоточенное, волевое лицо Зубкова, воодушевленного, будто взлетевшего Петра Ильича, всю атмосферу, ритм совещания — четкий, напористый, боевой! Это же штаб, руководящий всей огромной махиной — портом! Настоящий штаб! И меня приняли в него. Сразу же! Да еще как благожелательно, по-человечески хорошо! И я в какой-то степени приобщился к его работе, включился в нее. Нет, все будет хорошо. Обязательно! И обязательно же расскажу сам Петру Ильичу и Зубкову, как проспал, а потом купался в рабочее время. По-другому теперь будем жить!

Пообедал с аппетитом, плотно, на шестнадцать рублей.

Подошел к порту и тогда только сообразил: что же делать, куда сначала идти? К Дубовику? Если говорить честно, я его просто боюсь. К Власюку? Как-нибудь обойдемся без него. К Петру Ильичу конечно.

Плавкран теперь был со стрелой и крышей. На понтоне около крана стояла полная женщина лет сорока, с золотистой косой, уложенной вокруг головы, — положительная председательница колхоза из кинофильма. Я подошел, поздоровался.

— Здравствуйте, Павел Степанович, — певучим голосом проговорила она, внимательно и доброжелательно глядя на меня красивыми темно-карими глазами. — Я Ермолова, крановщица. Извините, руки грязные…

— Петр Ильич здесь?

— Нет, он уже уехал на песочек. Ждал вас. Просил передать, — уже тише, косясь на кран и придвигаясь ко мне, произнесла она, — если что, вы приезжайте к нему. Хорошо?

— Хорошо. Кран готов?

— Что вы! Машину надо ставить, арматуру на котел вешать, регулировка…

Я вдруг спросил:

— Петр Ильич вас специально оставил?

Она секунду, по-своему, хорошо смотрела на меня, потом улыбнулась:

— Специально. Вам в помощь. Я уже пятнадцать лет крановщицей.

Я сказал:

— Сядем?

Она пошла к борту первая, чуть нагнув голову. Совсем как девчонка на танцах, когда ее приглашают танцевать. Сели рядом. Она уголком смеющегося глаза разглядывала меня.

— Как вас зовут?

— Тетя Таня.

— Раз вас оставил Петр Ильич, вы уж помогите мне. Мне, понимаете, как-то не войти в работу… Я вас прошу.

Она серьезно посмотрела на меня, взяла мою руку в свои и почти шепотом сказала:

— Бросьте, Паша, волноваться. Все мы начинали. Да и потом — здесь же все свои. И вы уже наш. Нам самим инженер вот так нужен! — она провела ребром ладони по смуглой шее.

Я покраснел: она в сарафане, полные руки и плечи у нее голые, высокая грудь, крепкие ноги, сидим колено в колено…

Она поняла и тоже чуть-чуть покраснела, отчего ее загар стал будто темнее, и незаметно отодвинулась от меня. Я вскочил:

— Ну, тогда пошли на край!

Дербенев поздоровался холодно.

Шилов тряхнул челочкой:

— Приветик.

Ермолова спокойно объяснила: