История моей любви

Упрямо пошел опять на стенку. Иду, а вокруг — шум, суетня: пароходы гудят, автомобили, паровоз, краны. Все торопятся куда-то, у каждого дело. Старик — в обед сто лет — бегает по барже в валенках и в зимней шапке с торчащими ушами, а тоже ведь делает что-то. Да еще спешит!.. Все люди как люди, один я — урод!

Сзади, обгоняя, меня вдруг толкнул Кощеев, тот мужичок, что заращивал трос. Не поздоровавшись и не извинившись, он побежал дальше.

— Стойте! — строго сказал я. Лицо у него замазанное, разорванная у ворота рубаха. — Что случилось?

— На втором кране подъем почему-то не работает. Сидор Дмитриевич не попадался?

Над водой, чуть покачиваясь, висел на тросах огромный ящик. В чем там дело? Пойти, да не сделать — Дубовик потом проходу не даст. Да ящик еще может в воду упасть… Кощеев, видимо, понял мои сомнения, простоватое лицо его стало хитрым, и, ничего не сказав мне, он побежал дальше. А я поскорее пошел в другую сторону. Вдруг сзади такое требовательное:

— Павел Степанович!

Я остановился, ко мне бежала Витя, а за ней Кощеев. Витя, наверно, видела, как я разговаривал с Кощеевым, она только посмотрела мне в глаза — и я побежал вместе с ними.

— На третьем портальном потерся трос, надо выписать со склада новый, — будто ничего не случилось, говорила мне Витя. — А на четвертом Дубовик по старинке работает на одном ножном тормозе, без магнита. Вы ему скажите.

— Хорошо…

Поднялись в кабину крана. В ней сидела Смородина, обеими руками держалась за рычаг тормоза подъема.

— Витю не видели? — тотчас же спросила она у меня.

— Ты долго так держаться собралась? — насмешливо сказала Витя за моей спиной.

— Так на всякий случай же…

— Привязать рычаг не могла? — Витя уже быстро, зорко оглядывала шестерни лебедки, систему рычагов, тормоза. — Это одна бабушка тоже думала, что, пока за выключатель держишься, до тех пор и свет горит. Ну, пошли наверх!

Вылезли по узенькой лестнице на крышу, и Витя тотчас же спросила у Смородиной:

— Ну?

— Не догадалась, — Смородина покраснела.

О чем это они? Ага, трос зажало в щель между поддерживающим валиком и стойкой.

— Будем разбирать? — деловито спросил я.

— Нельзя: простой. А как ты думаешь? — Витя повернулась к Смородиной. — Ну, за пять минут сообразишь?

— Не смейся… — Смородина раздумчиво прищурила глаза.

А неужели я, инженер, не додумаюсь за это время? А Витя-то, а?!

— Подложил доску и выбирай трос. Сам по ней выйдет, — сказал сзади густой бас.

— Правильно! — обрадованно воскликнула Витя.

Я обернулся: передо мной стоял высоченный и широченный парнище с голубыми глазами и тяжелой гроздью волос — настоящий сибиряк, этакий Ермак Тимофеевич в молодости.

— Здравствуйте. Вася Котченко, — прогудел он и протянул руку. А рука как лопата.

— Шагающий экскаватор! — Смородина задорно и вызывающе сверкнула глазами, тряхнула колечками волос. Котченко повернул к ней тугую шею, встретился глазами и вдруг по-мальчишески ярко, отчаянно покраснел. Все засмеялись.

— Ученик Петра Ильича, — с гордостью сказала Витя. — Как я.

— У него поучишься — человеком станешь, — убежденно выговорил Вася.

— Вася у нас вместо крана, — задорно поглядывая на него, опять сказала Смородина. — Вася, ты сколько поднять можешь? — Она подмигнула нам.

Котченко отвернулся.

— Ну, сто тридцать… Да брось ты, Стешь!.. — говорит он неторопливо, веско, чуть выпевая слова. И как-то удивительно складно подходит к этому безграничному небу, привольному простору реки, могучей березе на далеком бугре!.. И такой разговор — легкий и небрежный — на высоте пятого этажа, на крыше без перил: оступись — и заказывай гроб! Я незаметно держался рукой за переплет стрелы.

Мы спустились на землю.

И Котченко и Смородина относятся к Вите очень хорошо, это сразу видно. А Смородина влюбленного в нее Котченко, конечно, изведет, всю жизнь заставит под ее дудку петь. Это всегда, говорят, бывает, когда жена маленькая, а муж гигант.

Витя оглядела всех и вдруг положила маленькую ручку на бугристое, как корень, плечо Котченко; он осторожно покосился на ее руку.

— У меня к вам, ребята, просьба, — сказала Витя. — Дубовик дурит, а вы Павлу Степановичу не помогаете. — Я покраснел, отодвинулся. — Это же не по-человечески — ну-ка попади кто из нас в его положение! Ведь новый человек, ничего не знает.

— Вы на танцы ходите? — спросила меня Смородина и засмеялась.

— Брось, Стешь, — прогудел Котченко. — Ничего, Павел Степанович, постепенно привыкнете.

Неожиданно для себя я сказал:

— Вообще, ребята, было бы очень хорошо, если бы помогли. А то… тяжело!

Секунду все молчали, потом Котченко сказал:

— Пошли, я вам наши краны покажу, у меня пока работы нет. Красавцы!

— Вот-вот! — тотчас же сказала Витя.

— Ду-бовик мне надоел, — протяжно и серьезно выговорила Смородина.

— Вызвать его на комсомольское собрание и дать прикурить всем коллективом, — загораясь, сказала Витя. — Подумаешь, незаменимость какая.

— Я бы ему сказала! — Смородина взмахнула кулаком.

— Спасибо, ребята, — вдруг, как дурак, сказал я.