История моей жизни

Хозяин с утра ушел в Старый Ташкент договариваться относительно доставки дров, а мы с Хасаном поминутно выглядываем за калитку, поджидая Льва Борисовича, но вместо него возвращается Мирошников. Он по обыкновению спокоен, нетороплив, и хорошо расчесана его пышная темнорусая борода.

- Ждешь учителя? Напрасно, - он вчера у Членова на третьей сотне пельменей скончался... У евреев дело быстро идет, ежели насчет покойников... Вчера помер, а сегодня уж весь город хоронит...

Черная пелена падает перед моими глазами. Готов закричать с отчаяния.

В одно из воскресений, когда бани закрыты, Мирошников делает мне неожиданное предложение. За столом сидят хозяйка, хозяин и я.

Иван Захарович не торопясь прожевывает последний кусок, салфеткой стряхивает с бороды крошки и, обращаясь ко мне, говорит:

- Вот что, милый... Хочу тебе еще одно дело предложить. Не хочешь ли ты позаняться с моей Анной Федоровной?

Иван Захарович обводит глазами жену, а потом упирается зрачками в меня. Прихожу в смущение.

- Ну, вот, значит... Будет тебе за это прибавка к жалованию.

- Я сам еще очень мало знаю...

- А нам многого и не надо,-перебивает меня хозяин. - Читать научишь понемножку, ну и писать, - вот и все. Три рубля прибавлю на месяц.

В тот же день, когда Иван Захарович по обыкновению заваливается штать, мы с хозяйкой приступаем к первому уроку.

У нее есть азбука и тетрадка - остатки брошенного ученья.

Сам Мирошников пробовал поучить жену, но попытка оказалась неудачной.

Мы с хозяйкой сидим на террасе друг против друга.

Из спальни доносится равномерный храп спящего хозяина.

Голубые занавески опущены, но и сквозь них знойные лучи полуденного солнца обдают террасу пламенем.

Моя ученица молитвенно сложила обнаженные руки и широко раскрытыми глазами по-детски смотрит на меня.

Трогательно ниспадают льняные локоны на узенькие плечики.

Никак не могу привыкнуть к мысли, что предо мною сидит не девочка-подросток, а жена бывшего фельдфебеля Мирошникова.

Чтобы не разбудить хозяина, мы разговариваем полушопотом.

- Вы писать совсем не умеете?

- Нет, - коротко отвечает Анна Федоровна.

- А долю занимался с вами Иван Захарович?

- Нет, всего один год.

И опять предо мною ясным светом блистают голубые детские глaзa. В них так много кротости, доверчивой наивности, что мне становится даже неловко.

- Почему же вы не научились писать?

- Я боялась очень.

- Кого?

- Мужа своего... Как закричит, как топнет ногой, как сожмет кулак - я вся и обомлею. И все из головы выпадает.

Анна Федоровна обрывает речь, прислушивается и, убедившись, что муж спит, добавляет:

- Иван Захарович страсть какой строгий, - чуть что не по нем, так сейчас же в карцер.

- В какой карцер?

- А в такой, что у нас в сенях, такая каморка имеется...

- И что же потом?

- А потом ничего: посижу, поплачу - и все тут.

У меня сжимается сердце. И в моем сознании растет чувство ненависти к хозяину.

Не знаю, как приступить к уроку, с чего начать, а главное, не могу притти в спокойное состояние. Безобидный детский облик моей хозяйки беспомощное дитя, попавшее в лапы жестокого человека - усиливает мое чувство жалости к женщине-ребенку, и я готов вступить в борьбу с Иваном Захаровичем.

- А вы меня, не будете наказывать? - неожиданно обращается ко мне хозяйка и с просительной лаской чуть слышно дотрагивается до моего локтя.

- Нет... Что вы, разве можно...

Задыхаюсь от волнения и чувствую, что сегодня наш первый урок сорван. Но, чтобы не навлечь гнева хозяина, я пробую показать Анне Федоровне, как надо читать по складам. Вскоре просыпается хозяин, и наш урок заканчивается.

Весь город знает, что умер учитель Сыркин. О нем говорят как об очень умном и на редкость добром человеке.

Но никому в голову не приходит, что номерной при семейных банях Мирошникова, человек совсем незаметный, плачет по ночам, вспоминая первого и лучшего друга.

Не могу писать. Робкие мысли не укладываются на бумаге, и моя тайная от всех работа не дает мне той высокой радости, какую я переживал, слушая одобрительные отзывы Льва Борисовича.

Теряю веру в свои силы и задыхаюсь в моей тесной, замкнутой жизни.

Суровый, холодный и равнодушный ко всем людям Иван Захарович, забитая ограниченная Анна Федоровна с ее голубыми немигающими глазами куклы и даже Хасан, ежедневно повторяющий одни и те же рассказы о доблестях черняевской армии, до того мне надоели, до того наскучили, что только и думаю об уходе.

Не хочу быть номерным. Пускай лучше погибну на бродячих тропах, чем сидеть здесь, в этом жалком убежище, обслуживать и видеть голые тела ташкентских купцов и усатых полковников.

С такими приблизительно мыслями выхожу за ворота владения Мирошникова.

Сегодня праздник - Успенье. День нерабочий. Направляюсь к городскому парку, чтобы там на свободе хорошенько обдумать, как мне быть дальше и хорошо ли сделаю, если брошу службу.