История моей жизни

Темнорусые вьющиеся волосы очень идут к его смуглому энергичному лицу, украшенному небольшими черными усами.

Однажды, когда Харченко после крепкого пара ложится отдыхать, а я подаю ему неизменный яблочный квас, он вступает со мною в беседу.

- Ты, должно быть, не здешний?.. Что-то раньше не встречал тебя...

Охотно отвечаю посетителю и уж заодно кое-что рассказываю из моей жизни. Я ему вполне доверяю, ничутьне обижаюсь за его обращение со мною на "ты", вообще этот -человек мне нравится.

Между прочим, неожиданно для самого себя, упоминаю о том времени, когда я, будучи проводником на южном берегу Крыма, лично познакомился с великим князем Константином Николаевичем.

- Да неужто!.. - вдруг восклицает Харченко. Черные живые глаза его вспыхивают, и сам, распаренный и румяный, слегка приподнимается от удивления. - Самого князя!.. Адмирала!.. Отца нашего Николая!.. Неужто правда?!

- Какая мне цель лгать!.. Меня в Крыму все знают... Королеву Наталью возил... Ротшильда... и мало ли еще кого...

Стараюсь голосу моему придать равнодушный оттенок и этим доказать, что не очень горжусь.

Вот с этого момента и начинается мое знакомство с Харченко, перешедшее потом в дружбу.

От него узнаю, что он служит управляющим у великого князя Николая Константиновича, сосланного в Ташкент за то, что женился на дочери полицмейстера города Казани.

- Разве великих князей ссылают? - задаю я вопрос, крайне заинтересованный сообщением Харченко.

- По приказанию царя можно и великих князей ссылать. А я все же доложу великому .князю о тебе. Ему будет любопытно.

Позже узнаю от Петра Даниловича интересные подробности из жизни знатного арестанта.

- Ежели посмотреть на него издали, то можно принять великого князя за обыкновенного сарта, - рассказывает мне Харченко. - На нем шелковый полосатый халат, а на бритой голове самая что ни на есть простая азиатская ермолка. А когда ближе подойдешь да увидишь, какого он высокого роста и какие у него орлиные глаза, - ну, тогда сразу смекнешь, что имеешь дело не с простым человеком.

Слушаю Петра Даниловича с большим вниманием н осыпаю его вопросами, стараясь при этом казаться наивным и чрезмерно заинтересованным.

Тогда Харченко становится окончательно откровенным и рисует своего повелителя такими красками, что моментами мне делается даже жутко.

Князь сильно пьет и в пьяном виде превращается в дикого зверя. Свою красавицу-жену, Надежду Александровну, забавы ради заставляет в одной сорочке при свете луны бегать по аллеям парка, подгоняя ее казацкой нагайкой. А однажды он одного старика-еврея опустил в колодец. Если бы не Харченко, то старик утонул бы ни за что, ни про что.

Но все это мелочи. Вначале, когда князь только что прибыл сюда и когда военные действия не совсем еще прекратились, он вздумал на собственные средства с помощью наемных людей совершить поход на Хиву и завоевать ни в чем неповинное ханство.

Генерал-губернатору Кауфману немало труда стоило усмирить отпрыска дома Романовых и подвергнуть его домашнему аресту, с ведома и разрешения, конечно, Александра третьего.

- А вот недавно, - рассказывает Петр Данилович, - он такую штуку выкинул, что мы с Надеждой Александровной и посейчас находимся в большой тревоге. Ты представь себе только.. Открывается у нас в Ташкенте по приказанию министра финансов Вышнеградского сельскохозяйственная выставка... А генерал-губернатор уже не Кауфман, а Розенбах... И вдруг приходит князю в голову посетить эту выставку. Надежда Александровна всячески его отговаривает, напоминая ему, что он находится под домашним арестом. А он свое: "Мне наплевать: во мне самом кипит в жилах собачья кровь Романовых - и никому не подчиняюсь..." Вот тут он и выкинул штуку... На главной аллее встречается сам генерал-губернатор со свитой: "Ваше императорское высочество, вы, так сказать, под домашним арестом, а изволите гулять и прочее такое..." И что же, ты думаешь, делает князь?.. Не говоря худого слова, размахивается и хлоп его высокопревосходительство по морде!.. Ну, и получается скандал... Вот каков наш великий князь!

Эти мирные беседы, происходящие по субботам в предбаннике первого номера, незаметно сближают нас, и мы с Петром Даниловичем становимся почти друзьями.

Однажды не без смущения сообщаю ему, что занимаюсь сочинительством. А когда говорю ему, что у меня уже написана целая повесть, он коротко спрашивает:

- Как называется?

- "Горничная", - немного краснея, отвечаю я.

- Ты что же это, всерьез? Ну-ка, тащи сюда. Почитай... Послушаем... Интересно, какой-такой сочинитель в Ташкенте объявился...

Приношу рукопись. Откупориваю бутылку, подаю наполненный стакан Петру Даниловичу, и когда он, выпив, вытягивает свое распаренное тело на диване, я приступаю к чтению.

Слушает он меня охотно. Молчит, не перебивает и только изредка, в интересных для него местах восклицает:

- Вот здорово!.. Откуда что берется!..

Кончаю. Взволнован я до крайности. Жду приговора.

Харченко переворачивается на спину и говорит:

- Дай кваску еще.

Быстро исполняю приказание и стараюсь по глазам угадать, понравилось ему или нет...