История моей жизни

Солдаты вбивают в песок несколько кольев, обтягивают колья серым полотном, сколачивают нары, притаскивают котел, жестяной трехведерный самовар, наносят хлеба, боевых патронов, крупу, забирают с собою кожу для подошв, икону Николая-чудотворца, газетной бумаги для курева и водружают трехцветный флаг.

И в безлюдной мертвой пустыне маленькой точечкой затепливается жизнь. Вот к этому бараку и пригоняют нас, подозрительных по холере.

Нас одиннадцать человек. Живем среди сыпучих песков. Трое солдат Закаспийского железнодорожного батальона сторожат нас. Мы - временно задержанные, а длинный полотняный, наскоро сколоченный барак называется "военный карантин".

Вот уже третий день, как мы задыхаемся в нестерпимой жаре и не знаем, когда, наконец, освободят нас.

За три долгих дня мы успеваем отлично узнать друг друга и привыкнуть один к другому.

Мы - жители земного шара, сыны различных стран, народов, злой судьбой загнанные в Среднюю Азию, а теперь насильно соединенные, - живем вместе.

Все мы совершенно различны по крови, по вере, по рождению.

Еще недавно каждый из нас жил и мыслил по-своему, а сейчас несчастие крепче дружбы связывает нас, и мы объединены одним стремлением, одним безудержным желанием - скорее вырваться на свободу.

Вон у входа, на краю низкой широкой нары лежит индус, напоминающий собой маленькую желтую и сухую мумию. Лежит на спине, и едва заметно мерцают его темные глаза сквозь узенькие щелки приспущенных век.

На нем круглая черная шапочка из бумажной материи, серый балахон, похожий на дамский капот, и тяжелые кожаные туфли.

О чем думает этот тихий, молчаливый человек, в чьих жилах течет кровь, древняя, как мир?

Мелкие и тонкие морщинки на желтой, сухой коже его маленького лица напоминают полустертые иероглифы на старом пергаменте.

Таинственны эти письмена древности, и нас тянет к индусу, и мы хотим услышать его голос: но сын далекой Индии хранит молчание и тем еще сильнее разжигает наше любопытство.

Близок и понятен нам сейчас чернобородый еврей из Варшавы.

Этот человек не молчит. Он безустали говорит, спорит, возмущается.

Его большое туловище с длинной сутулой спиной и короткие ноги находятся в постоянном движении, а маленькие, беспокойные и горячие глаза зовут нас к протесту, к бунту.

- Нет, вы только подумайте хорошенько, - говорит он, размахивая короткими толстыми руками. - Какой смысл имеет этот карантин? Взяли здоровых людей, посадили их на горячий песок и сказали им: "Живите себе, пока вас холера не возьмет". Ну, я вас спрашиваю: где здесь смысл?

- Вэррно... Ныкакой смысла!.. - коротко и сильно подтверждает смуглолицый армянин из Нахичевани.

Он стоит босиком на наре. Его парусиновый бешмет с влажными пятнами подмышкой расстегнут, и могучая грудь, покрытая мягкой мелкокудрой шерстью, обнажена во всю ширину. Лицо его, с громадным и немного искривленным носом, покрыто крупными каплями пота, и темно-коричневая борода всклокочена и имеет сердитый, драчливый вид.

Мы уже знаем всю жизнь этого армянина, знаем его прошлое и настоящее. Знаем, что его задержали между Мервом и Асхабадом, когда он возвращался на родину из Бухары, где он бойко торговал серебряными поясами, бусами, цепочками, табакерками, платками, туфлями и многими иными изделиями Кавказа.

В Нахичевани у него жена, дети и младший брат. Дома его ждут, и он телеграфировал, что едет, и вдруг - такая задержка!

- Зачим тылыграм я давал? Зачим? - уж не в первый раз спрашивает армянин и бросает взгляд, полный ненависти, на ни в чем неповинных солдат, мирно сидящих в углу за предобеденным чаем.

И армянину в ту минуту горячо сочувствует казанский татарин, нетерпеливый безусый юноша, с трудом переносящий жару. Недоволен своим положением и широкоскулый косоглазый калмык из туркестанских степей, плохо понимающий по-русски, и возмущается карантином грек, маленький, круглый и вертлявый человек.

Равнодушными остаются только: молчаливый индус, хорошо сохранившийся старик-старообрядец из Новгорода с длинной седой бородой и апостольским лицом, бритоголовый бухарец в белой чалме и пестром халате, длинноусый желтоглазый перс из Мшхета и полуинтеллигентный русский бродяга, неизвестно какими путями попавпий в Среднюю Азию.

Этот человек не унывает, говорит много и весело, охотно спорит с евреем и рассказывет смешные истории. У него большой открытый лоб, мягкие черты лица, голубые ясные глаза и высокий рост.

Я лично не особенно огорчен задержкой, потому что спешить мне некуда: меня никто нигде не ждет. Человек я одинокий и вдобавок - без занятий. И потому, что мне все равно, я очень усердно возмущаюсь, желая этим поднять свое достоинство.

- Если бы мытаки были больны, - говорит нараспев еврей, широко жестикулируя, - я еще понимаю, но. раз мы здоровы, то кого мы можем заразить? Ейбогу, это просто смешная история!

- Почему же вы не смеетесь? - перебивает еврея полуинтеллигент.

- Почему я не смеюсь? Потому, что эта история надо мной смеется.

Еврей вдруг чувствует себя обиженным и умолкает.