История моей жизни

- Вы что же это такое делаете!.. За мои кровью и потом добытые деньги вместо товара отпускаете мусор!.. И вы думаете, что это вам сойдет!.. Ошибаетесь... Я всю Одессу притащу сюда... Пусть все знают, за чей счет богатеют Бершадекие...

- Ша, прошу вас... Не кричите так... Подумают, что вы сюда рожать пришли... - слышу я голос Этль.

Из дальнейшего мне становится ясным, что всему виною я. Сама Этль отмерила покупательнице из остатков три аршина кружев. Но эти кружева когда-то собирал я, и в трех аршинах оказываются пять различных кусочков, скрепленных булавками.

Знаю, что мне за это достанется, и я начинаю стараться и кричу во весь голос:

- Пожалуйте, господа!.. Получены свежие товары из Парижа... Венские шики...

Но тут я умолкаю: Меер выбегает из магазина, хватает меня за руку и тащит к прилавку, где белеет груда всевозможных остатков.

- На, шарлатан, полюбуйся... Это твоя работа?.. Видишь, что наделал!..

Он крепко сжимает мое ухо и наклоняет меня к кружевам и прошивкам.

- Покажи, покажи ему, арестанту, как надо работать!.. - кричит Этль. Какие неприятности мы имеем из-за тебя, дармоеда!.. Чтоб ты сгорел на медленном огне, мамзер несчастный...

Я молчу, терплю, трушу, а сердце наливается злобой и ненавистью. При Соне они бы не смели так расправляться со мною. Но ее нет, она где-то у оптовиков закупает товар для магазина.

Мелкокудрая, цвета красной меди голова Меера, его коричневые зрачки, вращающиеся на одном месте, и желтая бородка, подстриженная совочкам, вызывают во мне отвращение и страх, а громоздкая Этль с большим жадным ртом, наполненным гнилыми, дурно пахнущими зубами, приводит меня в ярость, и я мысленно придумываю для нее всевозможные казни.

"Хорошо бы ее поставить рядом с двумя каменными бабами подпирать балкон дома Маразли"[ Маразли - миллионер; городской голова Одессы того времени, один из организаторов еврейского погрома в 1891 году. ].

А вечером того же дня происходит новый скандал.

Мне приказывают поставить самовар. Работаю почти бессознательно. Решаю большой вопрос, весьма для меня важный и серьезный: если уйти, то куда, и как к моему бегству отнесется Соня?

Поставленный мною самовар через минуту уже начинает петь.

Меня это удивляет, и кроме того замечаю, что кран согнулся.

Подхожу с тем, чтобы его выпрямить, а он и вовсе отламывается.

- Смотрите, - обращаюсь я к Мееру, - кран отклеился...

- Отклеился?! А воду ты налил?.. Вот я этот кран к твоей цыганской роже приклею...

И Меер, размахнувшись, попадает мне краном в глаз.

Звериный крик вырывается у меня из горла.

- Аи, аи!.. Спасите!.. Я слепой!.. - кричу не столько от боли, сколько от злости.

На мой крик прибегает Соня, а вслед за нею и сама хозяйка.

- Что случилось?..

Соня подходит ко мне, отрывает мою руку, прижатую к глазу, видит на оцарапанном веке кровь и приходит в неистовство.

- Как вы смеете... разбойники?! Где ваше милосердие?.. Калечите сироту!.. Сейчас позову полицию...

Соня неузнаваема. Она воя - пламень. Огромные глаза сверкают черным блеском, высоко вздымается грудь, и в каждой черточке ее красивого лица пылают негодование и протест.

- Пойдем, Шимеле, в полицию...

Она берет меня за руку и ведет к выходу, но дорогу нам преграждает Этль.

- Соня, пожалуйста, без скандала... Меер нечаянно это сделал... И не надо кричать: здесь не сумасшедший дом...

Меер прячется за жену. В эту минуту он напоминает воробья у подножия памятника.

Три дня я ничего не делаю. Соня лечит мой глаз примочкамИ, хотя оцарапанное веко и без того заживает.

Пользуюсь полной свободой и могу выходить на улицу; но в моем сознании живет нанесенная мне обида, и чувство неприязни к Бершадоким не оставляет меня.

- Если бы не вы, - говорю я Соне перед тем, как спать, - я бы ушел отсюда...

- Куда?

- В карантин. Вот куда...

- Что же ты там стал бы делать?

- Разгружал бы фрукты... Там много детей занимаются этим делом. Им за это деньги платят и хозяев у них нет.

Соня поражена и вглядывается в меня расширенными глазами.

- Шимеле, откуда у тебя такие мысли? И когда ты успел все это узнать?..

- О, я уже сколько раз там был!.. Как отпустите меня погулять, так я сейчас же бегу к морю... Мне там очень нравится: пароходов много, барж, лодок... А людей еще больше... Оттуда можно даже в Америку попасть.

- Глупости говоришь ты, - перебивает меня Соня, - в порту одни только босяки, дешовки и пьяницы... Тебя там убить могут... Ах, какой ты глупый мальчик!.. Вот уж я не думала!.. Зима на дворе, а ты уходить хочешь... Спи лучше. Завтра пойду с тобою и куплю тебе теплое пальтишко и шапку. Я уже говорила Бершадским, и они деньга дали. Спи!

Укрываюсь байковым платком, прижимаюсь спиной к печи, вспоминаю все обиды, нанесенные мне хозяевами, глажу раненое веио и беззвучно плачу.

8. ТАРАСЕВИЧИ

Однажды, в одну из суббот, в свободный час выхожу на нашу Тираспольскую улицу. Мороз, тишина и далекое низкое солнце. Снег сухой, скрипучий и белее сахара. На мне длинное ватное пальто, купленное Соней на рост, а на голове круглая шапка из поддельной серой мерлушки.

Соня говорит, что эта шапочка очень подходит к моим черным кудрям.