История моей жизни

- Из Одессы, - коротко отвечаю я.

- Слухайте, панове, - вмешивается в наш разговор конвойный, разговаривать с арестантом не полагается, но ежели дашь покурить, то можно.

Возница достает из-за пазухи кожаный кисетик с махоркой и протягивает моему стражу. Тот принимается крутить цыгарку, а Элли продолжает свой допрос:

- В Одессе жил, а?.. И почему тебя арестовали?

- Потому, что у меня нет метрики.

- Ну как же теперь быть, - твоего отца нет в Свенцянах. Он в Креславке, женился на молодой девушке, - сообщает мне одноглазый.

Вскоре наша бричка вкатывается в город, и на Базарной площади мы сходим. Идем с провожатым по главной свенцяиской улице - Линтупсной. Народу мало.

Начинает лить дождь. Я и этому рад - меньше любопытных.

Но вот и полицейское управление. Меня вводят в канцелярию.

Только я переступаю порог, как из противоположной двери выходит одетый в мундир .с блестящими пуговицами толстый исправник с большой круглой, коротко остриженной седой головой и длинными серыми усиками с подусниками.

- Откеда? - бросает он вопрос.

- Не могу знать, - отвечает городовой и протягивает последнему проходное свидетельство.

Исправник, взглянув на бумагу, впивается в меня коричневыми зрачками и насупливает серые взлохмаченные брови.

- Проворовался?

- Нет, - отвечаю я.

- А по какому же случаю из Одессы гонят?

- За неимением письменного вида, - отвечаю я, наученный тюремной жизнью за время моего этапного путешествия.

- Кто ж у тебя тут еть?

- Не 3наю,-тихо отвечаю я.

В это время появляется околоточный надзиратель - маленький коротконогий человек в тесном мундирчике, с большой книгой подмышкой и с пером за ухом.

- Видзерский, - обращается исправник к околоточному, - кто тут у нас из Свирских?

- Их дюже много тут, почитай полгорода.

Исправник, покрутив ус, говорит:

- Я сам знаю, что их тут бисова туча, да тут, понимаешь, требуется человек домовитый, чтобы мальчишку мог принять.

- А можно крикнуть Мойше-Бере, он самый богатый.

- Добре, - соглашается исправник и оставляет канцелярию.

Не проходит и получаса, как в полицейское управление является среднего роста еврей с черной кудрявой бородкой, большими черными глазами и круто завитыми кудрями цвета воронова крыла.

- Мине пан Родзевич просит?

- Да, да, сейчас выйдет к тебе, -отвечает околоточный и, открыв дверь во внутреннее помещение, сообщает о прибытии Мойше-Бера Свирского - родного брата моего отца, как я узнаю впоследствии.

До появления исправника Мойше-Бер, увидев меня, внимательно вглядывается в мое лицо и, наклонившись ко мне, спрашивает: - Ты кто?

- Я сын Вигдора.

- Почему ты сюда явился?

- Меня пригнали по этапу.

Мне очень трудно говорить. Я не совсем понимаю литовский еврейский выговор и отвечаю так, как говорят евреи в южнопольоких городах.

Входит исправник.

- Добрый день! -низко кланяется Мойше-Бер.

- Ага, день добрый... Знаешь этого? - рукой указывает на меня исправник.

- Знаю, - нехотя отвечает дядя.

- Добре, добре. Он тебе как приходится?

Мойше-Бер молчит.

- Ты не отмалчивайся, а скажи - ваш он?

- Наш-то он наш, паночек, тилько нам он не потребен.

- А я тебя не cпрашиваю - потребен или не потребен, раз ваш, то возьми его, нам он тоже не потребен.

Спустя немного мы уже идем по улиде, держим направление к той же Линтупcкой улице - самой главной в городе.

Мое появление в Свенцянах производит сенсацию.

Родственников у меня действительно оказывается чуть ли не полгорода. Но самым богатым из всех родных оказывается дядя Мойше-Бер. У него собственный дом, хорошо построенный, во дворе, и большой длинный сарай, где несколько десятков женщин чешут лен.

Мой дядя зарабатывает деньги, торгуя льном.

Когда мы приходим и домашние узнают, зачем исправник вызывал Мойше-Бера, меня окружает целая толпа теток, дядей, двоюродных братьев и сестер, прибежавших словно на пожар. Одна из теток, по имени МинеТайбе, взглянув на меня, восклицает:

- Ой, я сейчас в обморок упаду, ведь это же сын Вигдора! Ведь ты Шимеле? Да?

Я кивком головы отвечаю утвердительно.

- Что ж мы теперь будем делать с этим ободранцем? - cпрашивает Мойше-Бер, обращаясь к окружающим родным.

- Надо написать Вигдору, пусть он распорядится, ведь это его сын, советует кто-то из родных.

Жена Мойше-Бера - красивая женщина средних лет с. добрыми серыми глазами, взглянув на мои ноги, тяжко вздыхает и говорит:

- Но нельзя же в таком виде его оставить... Он же совсем голый.

- Тебе это не нравится? Так возьми его, поезжай с ним в Вильну и сходи к Вейнштейну, и пусть он по твоему заказу сошьет ему костюм, может быть, даже фрак...

- Ах, Берке, ты настоящий разбойник! А если бы с твоим сыном это случилось, так ты бы тоже смеялся?

Это говорит бедно одетая пожилая женщина с черным платком на голове.

Потом я узнаю, что это одна из сестер моего отца по имени Рашке.

Ее голос, мягкий и добрый, напоминает мне Оксану и Соню, взятых вместе...

Кончается тем, что тетя Рашке, поругавшись со своим братом Мойше-Бером, берет меня за руку и со словами: "Плюнь на них, пойдем со мной!" - уводит меня.