История моей жизни. Записки пойменного жителя (сборник)

На следующий день я выпросил лошадь, запряг в розвальни[486] (выездные сани в коммуне были только одни, в них ездил сам Ростов, простым смертным он их не давал), и мы повезли обоих малышей. В Ветлуге была детская консультация, но нас добрые люди наперед предупредили, что врач там никуда не годится, ничего не понимает, поэтому мы проехали прямо в больницу. Но там нас отказались записать на прием, и мы вернулись в консультацию. Там оказалось, что прием будет с двух часов. Ждать в помещении было холодно, температура там была немногим выше нуля, а был еще только десятый час. Мы поехали снова в больницу. На этот раз я велел Ольге записаться на прием самой, но когда подошла очередь и она с детьми на руках вошла к врачу, он, не вняв ее просьбам, на детей не взглянул и выпроводил ее из кабинета. Мы опять направились в консультацию. Но и там врач, хотя и приняла, но только для очищения совести, не послушала и не посмотрела детей, не выслушала даже толком о симптомах болезни и выписала наскоро рецепт, по-видимому, какой то стандартный, общеупотребительный. В помещении у них не только дети, но и мы сами продрогли, ожидая приема. Врач, принимая детей, курила папиросу за папиросой, кабинет был полон дыма.

Ночью Линочку начало разжигать. Утром Ольга унесла было по обыкновению их в ясли, но вскоре Лину пришлось принести обратно: заболела не в шутку. Чем дальше, тем становилось хуже. Дважды я привозил фельдшера, но что толку, он тоже выписывал рецепты по вдохновению. Правда, когда он был во второй раз, и когда Лина была уж очень слаба, а он, лишь взглянув на нее мимоходом, опять сел к столу писать рецепт, Ольга сказала ему, что вы бы, мол, посмотрели, послушали девочку. Тогда он, припав на один миг ухом к ее спинке, произнес: «Так и знал, что крупозное воспаление легких».

А через сутки Линочки не стало.

Ее смерть произвела на нас обоих потрясающее действие. За Ольгу я боялся, что она лишится рассудка. Я и сам чувствовал себя… да нет такого слова, чтобы выразить, как я себя тогда чувствовал! Я поминутно рыдал, обливался слезами, это давало хоть небольшое облегчение. Я никак не мог примириться с мыслью, что не увижу больше живой мою дорогую девочку. Я, неверующий с 1905 года, в эти дни жалел, что не могу верить в загробную жизнь: ведь тогда у меня оставалась бы надежда увидеть мою девочку там.

В последние дни она почти не издавала никаких звуков. На язычке образовался какой-то белый пузырь, как при ожоге. Это, по-видимому, очень ей мешало: когда мы смотрели на нее, она, ворочая язычком, глазами как бы умоляла избавить ее от этого.

Мы выпросили у Ростова немного меду, граммов 100 или 200, и, разбавляя его кипятком, давали ей с чайной ложки. Когда ей этого хотелось и когда было довольно, мы узнавали только по выражению глаз. Выразительность ее глаз сохранилась до вечера 13 января. В этот вечер, как и в предыдущие дни, я осторожно, на одеяльце, взял ее на руки. Видно было, что это ей доставляло облегчение. Держал я ее на руках долго, держал и смотрел в ее умные глаза. Смотрела на меня и она, как бы умоляя спасти ее от смерти. Напротив сидела Ольга, тоже не сводя с нее глаз.

И вдруг все маленькое, нежное, хрупкое тельце нашей девочки судорожно задергалось, задергались ручки и ножки, веки глаз быстро-быстро открывались и закрывались как бы какой-то посторонней силой. До этого я никогда не видел предсмертной агонии, но тут понял, что над дорогим существом повеяла смерть, и сердце мое похолодело. Ольга упала на колени к моим ногам и в отчаянии, как обезумевшая, повторяла: «Иван, не давай ей умирать!»

Окончились судороги. Лицо Линочки вдруг осунулось, глаза стали невидящими, хотя и были открыты, она хрипло дышала. В таком состоянии она была всю ночь, а утром, перед рассветом, дыхание прекратилось и Линочки не стало, не стало навсегда.

Это случилось 14-го, а накануне начало разжигать и Витю. Он болел так же, как и Линочка, даже на языке был такой же пузырь. Это говорило за то, что болезнь была какая-то передающаяся, но я так и не узнал, от какой болезни погибли мои малютки. Витя умер 28-го.

Главной причиной их смерти я считаю бездушное отношение врачей, они погибли из-за отсутствия медицинской помощи. На могильной доске я написал: «Простите, милые малютки, своего несчастного отца, что не сумел я вас от смерти уберечь. Я не сумел врача заставить вас лечить — не потому ли только вам пришлось безвременно в могилу лечь?»

Со смертью Линочки жизнь как будто утратила для меня всякий смысл. У меня пропало желание жить, чувствовалась какая то опустошенность, я ходил как потерянный. Один из коммунаров, заметив такое мое состояние, пригласил меня однажды к себе в комнату, не сказав зачем. Там он принес на стол поллитровку водки и, налив чашку, поднес мне со словами: «Выпей-ка, так легче будет». У меня и было желание забыться хотя бы этим путем, но выпить не смог, слишком противной показалась водка.