История моей жизни. Записки пойменного жителя (сборник)

Подъехав к кусту хвощевины, дедушка останавливал судёнышко, брал в руки кужу-крылену и ставил её в воду на три колышка — один на хвосте кужи и два по концам её крыльев. В прозрачной воде было хорошо видно, как кужа становилась на дно. Округлая, как бочка, с горловиной для захода рыбы внутри и с раздвинутыми по сторонам двумя крыльями кужа виднелась в воде треугольной кисеёй нитяных ячеек. Придавленная кужиными кольцами водяная растительность испускала со дня пузыри, и они, как бисерные горошины, вереницами шли к поверхности. На другом подходящем месте дедушка ставил следующую кужу. И так дальше — пока не расставит все крылатые ловушки. Потом дед возвращался к берегу и брал там одровицы. Их он норовил ставить в местах, где было помельче и где были кочки, обросшие травой. Расставив все карасёвые снасти и вдоволь налюбовавшись прелестями озера, мы с дедом подъезжали к берегу, оставляли осиновку незапертой и шли домой.

Когда мне было десять-двенадцать лет, я любил вставать вместе с дедом на самом рассвете. Старался быстрее его собраться, а потом выходил из избы поглядеть на яркую зарю востока. Солнце пряталось ещё где-то далеко за краем земли, а короткая летняя ночь уже отступала. Приход нового дня сулил утешения всякой жизни.

От полевой дороги за хутором узкая тропинка-глобка уводила нас с дедом к небольшому заливчику, где в густой траве таился челнок. Усевшись поудобнее на носу юркого судёнышка, я смотрел на деда и завидовал ему: как ловко он орудовал веслом на корме! Цепко держа его в сухощавых руках, стараясь меньше горбить спину, дедушка взмахивал веслом впереди себя, проводил его возле борта осиновки и, натужно загребая воду лопаткой весла, чуть посапывал горбоватым носом. Проведёт дедушка весло-правилко по борту долблёнки, а чуть сзади её кормы повернёт лопатку под другой угол — так и зажурчат за кормой валки воды. Судёнышко по глади озера шло легко и плавно, чуть раскачивая носом из стороны в сторону. Улыбка деда, спрятанная в седоватой бороде и в пожелтевших от табачных самокруток усах, выражала душевную ласку ко мне и довольство красотой приволья.

В тишине июльского утра стояла благодать. Чистое небо, позолоченное красками восхода, — а вокруг озёрная гладь, с пышной растительностью по берегам. Понемногу просыпались все жители озера. Свой утренний концерт скрипучими голосами заводили лягушки-болотницы — сначала поодиночке, а потом всё большим и большим хором. В стороне слышалось негромкое кряканье уток. Крупные кулики, похожие на кряковых селезней, вылетали из прибрежной травы и, поводя красными носами, надрывно орали: кулик-кулик-кулик!..

Дед спешил с утра пораньше поднять поставленные с вечера кужи и одровицы. Он не раз говорил: «В снасти рыбы не накопишь, а придёт день, так и вовсе выгонит её оттуда».

Не доезжая до иной кужи нескольких саженей, дед точно указывал мне, в какой куже много карасей. Об этом он узнавал издали по шевелящимся кужиным кольям, воткнутым в землю. Караси издали чувствовали приближение нашей осиновки и вели себя в ловушке беспокойно, суматошились в ней. Случалось, дедушка еле выволакивал переполненные добычей кужи или одровицу из воды, тогда он просил меня подсобить ему. Набившиеся в кужу десятки карасей трепескались в ней, как плотный дождевой ливень бьётся о свою же воду, выливаясь из грозовой тучи. Иногда в кужи и одровицы попадались утки-нырки. А один раз дед принёс домой даже выдру — она попалась в кужу заодно с карасями.

Карасей из ловушки дедушка выбирал, уже подъехав к берегу. Там он перекладывал рыбу в корзинку и относил её к двум кузовам-садкам, сплетённым из прутьев. Садки у деда были утоплены камнями в воду под густой ивой у берега. В тех садках карасей бывало сотнями. В большой садок дедушка опускал крупных карасей, в садок поменьше — мелких. Кужи и одровицы были у деда крупноячеистые, поэтому караси меньше трёх вершков в длину в них не попадались. Подняв из озера все карасёвые снасти и неторопливо управившись с рыбой, дед выходил на лесную полянку у озера и развешивал кужи и одровицы сушить.

За семнадцать лет своей жизни на Ножевском хуторе я ни разу не слышал от дедушки Фёдора, чтобы он пожаловался, что его снасти кто-то из посторонних поднял, выбрал из них рыбу и, побросав ловушки, ушёл. Никто и никогда не трогал у деда не только рыболовных снастей, но даже его превосходное осиновое судёнышко. Где оставлял он безо всякого запора свою осиновку на озере, там она всегда и стояла, ждала только его. В Подъягодном озере, кроме моего деда, ловили карасей ещё несколько человек, поблизости от озера находились четыре деревни и большое село Борисоглеб, народу вокруг озера было много. И все жители поймы были честными, добросовестными людьми, воспитанными на познании меры человеческого труда.