История моих бедствий

По их собственному суждению, разум настолько предпочитается авторитету, что, как упоминает ваш Антоний, поскольку потребность человеческого разума явилась изобретателем письменности, последняя менее всего нужна тому, у кого эта потребность совсем не развита. В любом философском обсуждении авторитет ставится на последнее место или совсем не принимается во внимание, так что вообще стыдятся приводить доказательства, проистекающие от чьего-либо суждения о вещи, т. е. от авторитета. Те, которые полагаются на свои собственные силы, презирают прибежище чужой помощи. Поэтому правильно философы признали, что подобные доказательства, когда к ним принужден прибегать скорее оратор, нежели философ, являются совершенно внешними, устраненными от существа вещи, лишенными всякой силы, поскольку они заключаются скорее в мнении, нежели в истине, и не требуют никаких ухищрений ума для того, чтобы отыскать собственные доказательства, и что тот, кто приводит их, пользуется не своими словами, а чужими.

Поэтому и ваш Боэций[229], объединяя в своих «Топиках» изречения как Фемистия[230], так и Цицерона, говорит: «В суждении о вещи те доказательства, которые представляют как бы свидетельства, иной раз лишены искусства и не связаны совершенно с существом и, по-видимому, относятся не к сущности вещи, а к высказыванию». Опять он же говорит об этом, следуя Цицерону: «Для них остается то положение, которое они называют взятым извне. Оно опирается на суждение и авторитет и является лишь вероятным, не заключая ничего необходимого».

И немного ниже: «Это положение называется взятым извне, потому что оно берется не из тех заключений, которые являются сказуемыми или подлежащими, но приходит согласно суждению, созданному извне. Потому также, – говорит он, – оно называется лишенным искусства и простейшим, что оратор создает доказательства не сам для себя, но пользуется заранее подготовленными установленными свидетельствами».

Относительно же твоего замечания, что иногда также происходит ошибка в различении и познавании, то это, конечно, ясно и правильно. Но это происходит с теми людьми, которым недостает опыта философии, опыта разума и различения доказательств. Таковыми являют себя иудеи, которые стремятся взамен доказательств к знамениям и которые ищут себе спасения в высказываниях других, как будто бы легче высказывать суждения, опираясь на авторитет или сочинения отсутствующего, чем на разум или суждение присутствующего; как будто бы к рассудку первого может быть лучше найден доступ, чем к рассудку второго.

Пока же, насколько мы в состоянии, мы ищем бога, заботясь о пашем спасении; во всяком случае, его благодать приходит к нам на помощь там, где наших стараний недостаточно, и он помогает алчущим достигать, он, который внушает им, что им желать. И тот, который часто влечет даже нежелающих, не отталкивает алчущих и простирает свою десницу старающемуся, коего он не может изобличить в небрежении. В силу этого, сама, как вы говорите, истина, т. е. Христос, делает вас уверенными в спасении, добавляет, предпослав соответствующий пример: «Просите и дастся вам, ищите и отыщете, стучитесь и откроется вам. Ибо всякий просящий получает, ищущий находит и стучащемуся отворяют».

Я помню, что, толкуя вышеуказанные слова в своем трактате «О милосердии», Августин говорит: «Просите, молясь, ищите, рассуждая, стучитесь, действуя». Поэтому предпочитая искусство рассуждения другим наукам и восхваляя его, так как только оно одно само знает и творит «знающих», он говорит во второй книге «О порядке»: «Наука наук, которую называют диалектикой. Она учит учить, она учит учиться. В этом сам разум показывает себя, что он такое, чего он хочет, что знает только он один. Она не только хочет, но и может творить знающих». Он же [Августин], показывая, насколько она является необходимою священному писанию, говорит во второй книге «О христианском учении»: «Остается то, что относится не к чувственному восприятию, но к разуму, где числа управляют наукою рассуждения».

Но наука рассуждения имеет больше всего значения для всякого рода вопросов, которые должны быть исследованы в священном писании. Однако при этом должно избегать страсти к опорам и некоего детского стремления обмануть противника. Существует ведь многое, что называется софизмами, ложными заключениями доказательств, более всего похожими на истинные, так что они обманывают не только тугодумов, но даже разумных, недостаточно внимательных людей. Этот род софистических заключений, насколько я могу судить, осуждается писанием в том месте, где говорится: «Иной ухищряется в речах, а бывает ненавистен».