История Ногайской Орды

Гипотетичность выкладок исследователей объяснима, так как слишком фрагментарны наши знания по этому вопросу. Пожалуй, наиболее завершенная, логичная схема функционирования «мангытского места» принадлежит Д.М. Исхакову. В его интерпретации мангытский бек был связан с Ногайской даругой — одной из провинций Казанского государства. Эта-то Ногайская даруга, собственно, и являлась тем «мангытским юртом», о котором писал царь Иван Васильевич Юнусу, отдельным княжеством, находившимся в руках казанских мангытов, по мнению Д.М. Исхакова. Административным центром даруги служил город Чаллы, построенный, по преданию, одним из казанских монархов (Исхаков 1995, с. 101, 102; Исхаков 1998, с. 16 и сл.). Ногайская даруга была довольно густонаселенной, в ней насчитывалось полторы сотни татарских поселений (см.: Чернышев 1971, с. 278; по подсчету Д.М. Исхакова, 41 селение — Исхаков 1998, с. 14). Подход Д.М. Исхакова в целом приемлем, за исключением двух принципиальных моментов: недоказанности существования влиятельного аристократического мангытского эля в ханстве, а также постоянного и непрерывного присутствия там верховного бека из мангытов. Собственно, известно-то лишь два бека — Юнус б. Юсуф и Зейнеш (о последнем мы поговорим в следующей главе); Д.М. Исхаков предполагает, что таковым мог быть еще Хаджи (Гази?) — Гирей, он же Алгази — местный интриган, известный по событиям конца 1480-х годов (Исхаков 1995, с. 102). Что касается всего остального периода ногайско-казанских отношений, то мы не располагаем какой-либо информацией о том, что данный пост был кем-нибудь занят. Зато есть сведения о близком соседстве с Казанским юртом мирзы Исмаила и получении им выплат в 1540-х годах.

Исмаил писал о получении «годового» из Казани при хане Сафа-Гирее, скорее всего во время второго и третьего царствований (1535–1546, 1546–1549). В эти годы Исмаил занимал сначала должность наместника Башкирии, а с середины 1540-х годов начал свое десятилетнее нурадинство (Трепавлов 19936, с. 49, 50; Трепавлов 1997в, с. 22). Он являлся старшим нурадином, т. е. правителем правого крыла, и потому распоряжался маршрутами кочевий. Летом он приводил улусы в казанские пределы и ставил лагерь «на Каме 60 верст от Казани» (Посольские 1995, с. 238). Именно там и на таком расстоянии находился стольный городок Ногайской даруги, которая, таким образом, служила летовкой нурадину. Едва ли он обретал права на доходы с оседлых жителей ста сорока девяти местных деревень, но огромные ногайские стада заполняли даругу, и сопровождавшие их кочевники подчинялись, конечно, только Исмаилу. Этот своеобразный феномен, когда на территории абсолютно суверенного Казанского ханства располагались ногайские пастбища, был отмечен историками (см., например: Алишев 19956, с. 30; Булатов 1974, с. 187). Самое логичное объяснение, к которому я полностью присоединяюсь, дал Д.М. Исхаков: Восточное Закамье находилось под двойным, казанским и ногайским, сюзеренитетом (Исхаков 1985, с. 45, 46). Оседлые жители тех мест подчинялись хану, а пространство между деревнями и близлежащими полями, садами, огородами летом находилось в распоряжении нурадиновых улусов.

Исмаил и Урус в грамотах писали о выплатах централизованных, шедших из ханской казны. Полагаю, что это и были те «мангытские доходы», которые отчислялись на долю «мангытского князя». Если такой бек изредка появлялся при дворе, то он имел право на них, но поскольку данный пост все же оставался в основном вакантным, то эти выплаты (и заодно функции соуправителя Ногайской даруги) получал правитель правого крыла Ногайской Орды, которое примыкало к казанским границам. Что касается прочих оснований для платежей, то мне удалось встретить по одному упоминанию о «Цареве найме» ногаев на военную поддержку хана (История 1903, с. 37) и о компенсации за товары из степи: «…шло (бию Исмаилу. — В.Т.)… от казанского царя за шубы и за сукна и за мед по сороку тысяч алтын» (ИКС, д. 8, л. 6 об.).

Восточные кочевники не участвовали в основании Казанского ханства, и объяснять появление там «мангытского места» присутствием ногаев в войске, сопровождавшем некогда Улуг-Мухаммеда, было бы некорректным (мы обращались к этому вопросу в главе 3). Столь же спорной выглядит и трактовка генезиса ногайских прерогатив как следствия страха казанцев перед степными соседями (см.: Перетяткович 1877, с. 240). Россия представляла для них более серьезную угрозу, однако ни «русского князя», ни «Русской даруги» в ханстве не появилось. К сожалению, документы молчат о причинах формирования интересующего нас явления. Удалось обнаружить лишь единственный отдаленный намек.