История Ногайской Орды

Дин-Ахмед все-таки согласился на брак дочери с Алп-Гиреем (не вспомнив на сей раз о «бесчестьи» ее предшественниц в Крыму)[263], но теперь ставил непременное условие своего участия в походах: «Толко… турской и крымской царь дадут нам жалованья болши московского государя, и мы… с турским и с крымским царем на московского государя заодин станем промышляти; а взяв Асторохань, отдадим турскому. А толко… дадут нам жалованья менши московского государя, и мы… с ними на московского государя не станем. Про што… нам у себя жалованья потерять?!» Ногаев тут же заверили, что им дадут «жалованья перед московским государем вдвое» (ТД, д. 2, л. 214–215).

Судя по известиям о походах татар на Москву 1571 и 1572 гг., бия удалось уговорить. В армии Девлет-Гирея были ногаи и крымские, и Малые, и Большие (Мазуринский 1968, с. 140). Г. Штаден свидетельствует, что под Москвой в 1571 г. было тридцать тысяч всадников-ногаев (Штаден 1925, с. 61, 62, 116). Это число совпадает с данными Посольского приказа: пятнадцать тысяч из улусов нурадина Уруса и столько же от Ураз-Мухаммеда и других мирз (НКС, д. 10, л. 64, 64 об.). За сожжением Москвы в 1571 г. последовал повторный поход хана в 1572 г., завершившийся страшной сечей на Молодях и отступлением крымской армии.

Итоги двухлетней кампании оставили Больших Ногаев крайне неудовлетворенными. Тот же Штаден пишет, что «нагаи, которые были в войске (крымского. — В.Т.) царя, были недовольны тем, что добыча поделена не поровну, потому что они помогали царю жечь Москву» (Штаден 1925, с. 112). Триумфальное для хана завершение первого похода 1571 г. побудило бия направить на Русь уже свои собственные отряды. Когда они, побитые под Москвой, разбрелись по улусам, астраханские служилые казаки разгромили Сарайчук.

В Бахчисарай срочно полетела депеша с призывом о помощи. Но, расстроенный крахом своих и султановых замыслов одоления России, Девлет-Гирей не желал более иметь дела с ногаями. «Ногаи… меня оманывают», — заявил он бекам на совете (КК, д. 14, л. 256). Не получив подмоги, бий разразился горькими упреками: «Ты к Москве ходил, и ты… лише полону жаден. А у нас… у самих жены и дети в полон поймал московской царь и юрты наши пожег. А нынече… нам пристанища нигде нет. А ведь… ты тем нас подбаел на Московское царство, что ты сказывал: Москву взял, а едешь на Москву на царство. И мы… за то с тобою и ходили» (КК, д. 14, л. 256–256 об.).

С тех пор Дин-Ахмед надолго разочаровался в союзе с крымцами и не желал участвовать в их военных предприятиях. Осенью 1575 г. Девлет-Гирей попытался привлечь его к походу в польско-литовские владения, «и мы де вашу правду тут увидим», т. е. если бий пришлет свои войска (КК, д. 14, д. 274). Бий не прислал. Преемник Девлет-Гирея, Мухаммед-Гирей И, неоднократно направлял за Волгу посольства и пытался возобновить переговоры о сватовстве; Дин-Ахмед оставлял эти обращения без ответа (БГК, д. 137, л. 355; НКС, д. 8, л. 34)[264]. Наконец, когда хан уже успел разочароваться в перспективе налаживания добрососедства с Большими Ногаями, Дин-Ахмед, подавленный усилением казачьего террора, сам заговорил о дружбе. В марте 1578 г. его послы предложили Мухаммед-Гирею вместе с ногаями воевать «украйны» и обменяться в знак союза сыновьями «в заклад». Хан злобно отрезал: «Натаем… верити нечему: что они ни говорят — то лжют!» (КК, д. 15, л. 168 об., 169).

Новый бий, Урус (с 1578 г.), подвергся усиленному пропагандистскому нажиму со стороны Бахчисарая. Крымцам давно была известна отвага и воинственность бывшего нурадина, его готовность к сражениям и прохладное отношение к всестороннему русскому покровительству его родине. Тем не менее и Урус не оправдал надежд крымцев. С годами он успокоился, и прежнее юношеское стремление к подвигам уступило место трезвому расчету. Бий чувствовал угрозу со стороны казаков, которые уже начали селиться на Яике, и поначалу считал единственным средством противодействия им хотя бы видимость дружбы с царем. Поэтому в первых же своих посланиях в Москву он заявил о верности шертным договоренностям, «докуды от тебя лиха не увижу», и о несогласии с многочисленными предложениями крымского монарха воевать с Москвой (ИКС, д. 8, л. 230 об.–231 об.). Хотя, по правде сказать, Гиреев в конце 1570-х годов больше волновали не стычки с русскими, а неудачная война с Ираном. И именно к совместным сражениям с кызылбашами[265] безуспешно пытались они склонить Больших Ногаев (НКС, д. 9, л. 86; Новосельский 1948а, с. 31).

Утверждение «крымский мне недруг» можно расценивать как официальную внешнеполитическую линию ногаев до середины 1580-х годов. В ее русле вели себя и многие мирзы, ориентируясь на своего предводителя. «Брат мои Урус князь к недругу твоему, х крымскому царю, посла не посылает, а я ж потому с крымским царем не говорю», — писал Ивану IV в 1579 г. Ак б. Шейх-Мамай (НКС, д. 9, л. 36 об.).