История Ногайской Орды

Некоторое несовпадение едисанов с собственно ногаями, аналогии «семиродцам» у других тюркских народов и у домонгольских кипчаков позволяют предположить, что они как-то выделялись из общей массы кочевников Ногайской Орды. К подобному заключению подводит и ряд других факторов. Во-первых, в 1622 г. нурадин Кара Кель-Мухаммед сообщал царю, что «Тинбаи мурзиных детей улусы — едисаны, да онсол словет» (т. е. «и так называемый онсол») (НКС, 1622 г., д. 3, л. 29). Похоже, едисаны стояли особняком от ногайской двухкрыльной структуры онсол. Во-вторых, в облике части современных ногайцев Ачикулакского района Ставропольского края, сохранивших самоназвание «едисан», отчетливо проступают «длинноголовые европеоидные элементы» (Трофимова 1949, с. 108). Ачикулакские едисаны заметно отличаются от остальных ногайцев, и их «смягченная» монголоидность может быть следствием не только поздних контактов с черкесами и ставропольскими туркменами, но и происхождения от домонгольских кипчаков. Ведь объединение Едисан сложилось довольно рано.

Оно постоянно отмечается в документах с начала XVII в., но редкие упоминания о нем встречаются гораздо раньше, и оно ни в коем случае не может считаться этническим образованием позднего средневековья. В 1615 г. бий Иштерек отозвался о едисанах как о своих и его мирз-соратников вековых недругах (НКС, 1615 г., д. 1, л. 22). Сами едисаны в XIX в. называли своим предком «князя Исмаила Мусабиева» (РГВИА, ф. 405, оп. 6, д. 3076, л. 30 об.), т. е. бия Исмаила б. Мусу. В Записке В. Бакунина 1736 г., цитированной выше, говорится, будто при Исмаиле ногаи составляли аулы хатай, хабчак, малебаш и джетысан (НГ, 1552 г., л. 1). Таким образом, в народной памяти отложилось существование едисанов уже во времена Исмаила (1554–1563). Кроме того, есть свидетельства о них, относящиеся и к более ранней эпохе. В 1493 г. казанский хан Мухаммед-Амин, описывая Ивану III кочевья ногаев, указал, в частности: «Апаса князь на Урухе горе… а Едисан со князем Опасом вместе» (Посольская 1984, с. 46). А сам Иван III делился с крымским Менгли-Гиреем информацией о событиях в южных степях: «Нагаи, Емгурчей мурза и пять мурз, и семь родов перелезли на сю сторону Волги и однова пойдут к нашим украинам» (ПДК, т. 1, с. 513). Как видим, с одной стороны, едисаны уже по крайней мере в конце XV в. составляли особую родо-племенную общность или территориальную группу внутри Ногайской Орды; с другой — они, как правило, пребывали под управлением верховного бия ногаев (до третьей Смуты). При этом названия едисанских элей (особенно «мангыт») не позволяют считать их чем-то чужеродным по отношению с остальному населению Орды. Объяснение видится в следующем.

«Семь родов» являлись трофеем Мусы, Ямгурчи и Аббаса во второй половине XV в., когда те вели борьбу за узбекское наследство. К Мангытскому юрту присоединялись общины восточных кипчаков, обитавшие к востоку от основных мангытских (собственно ногайских) кочевий в междуречье Волги-Яика-Эмбы. В главе 1 приводились данные о том, что и часть мангытов кочевала в Центральном Казахстане, вне пределов Юрта потомков Эдиге. Может быть, там, в глубине степей, сохранялись этнические реликты домонгольских европеоидных кипчаков, вошедшие в состав этих семи элей. Вожди последних, похоже, заключили шарт-наме с тогдашними ногайскими предводителями о полном подчинении, превратившись в подданных непосредственно этих предводителей, за рамками первоначальной двухкрыльной структуры Юрта.

После завершения третьей ногайской Смуты источники фиксируют едисанов под Астраханью, т. е. под надзором русских воевод. В 1643 г. кековат Джан-Мухаммед писал о них, что «были они у вас, государя, в холопстве с сорок лет» (ИКС, 1643 г., д. 1, л. 2), т. е. с самого начала XVII в. Расселялись они «от Асторохани далече, верст по пять, з десять, з дватцать», иногда вперемежку с юртовцами (ИКС, 1617 г., д. 1, л. 109–110). Некоторые бросали привычную кочевую жизнь и перебирались в город, нанимаясь в работники к купцам (НКС, 1626 г., д. 1, л. 390, 391). Кроме скотоводства «семиродцы» занимались рыбными промыслами на Ахтубе, освоив ловлю «тремя неводы» (ДАИ, т. 2, с. 150, 151).