История Ногайской Орды

Помимо непосредственного ведения переговоров государевыми посланцами они еще привозили в кочевые ставки грамоты, адресованные мангытской знати. Посольский приказ составлял их по-русски, но самые важные документы приказные переводчики иногда дублировали на тюркском. Это диктовалось нежелательностью разночтений и приветствовалось ногайской стороной. «А что нам ни пошлешь, — писал Исмаил Ивану Васильевичу в 1557 г., — и ты то все в своей грамоте… вели описывать татарским писмом. Толко так не учинишь — что к нам ни посылаешь, то до меня не доходит» (НКС, д. 5, л. 31). Сами ногаи сочиняли свои послания по-тюркски. Русское же правительство не испытывало подобных трудностей, поскольку содержало в своей столице штат переводчиков и толмачей[412].

Очевидно, еще с золотоордынских времен сложился определенный порядок приема и размещения московских визитеров в степных Юртах[413]: «У них искони веку ведетца: которые приезжают от государя с Москвы послы, и те послы… ставливались… у имилдешев, у дворников», т. е. в шатрах, предоставленных придворными служителями бия или мирзы (Акты 1915, с. 11). Посольству выделялся «корм» и специальный человек для препровождения на аудиенцию. В Посольском приказе составлялся наказ, где оговаривалась реакция на возможные «бесчестные» для посла и соответственно для государя церемонии — не давать служителям ставки подарков сверх положенного (невзирая на вымогательства); не платить «посошную пошлину»: перед входом в шатер бия стражники иногда бросали посох («батог»), и за то, чтобы переступить через него, следовало заплатить. В соответствии с наказами русские отказывались давать деньги, и плату, случалось, отбирали силой.

Аудиенция (корныш, корнюш) в XVI в. происходила в главных ставках биев, «а они сиживали в шатрех» (ИКС, 1586 г., д. 10, л. 25). Лишь Урус во время разрыва отношений с Россией в 1580-х годах решался вести себя с представителями православного монарха вызывающе и выслушивал грамоты, сидя верхом, «а преже того николи не бывало» (ИКС, 1586 г., д. 10, л. 25). В подобных случаях послам полагалось вообще не приступать к переговорам. В XVII столетии протокол упростился в связи с ослаблением Большой Ногайской Орды и установлением вассалитета бия от царя. Глава ногаев мог разместить послов у себя лично как гостей, а царские грамоты выслушивал теперь стоя, обнажив голову.

В Москве приемом приезжих иноземцев ведали казначеи. Их привлечение к контактам со Степью было резонным, так как одним из основных вопросов отношений с ногаями и Бахчисараем были поминки, т. е. расходная статья казны. В ведомстве казначеев — кремлевском Казенном дворе — происходил и прием послов в случае отсутствия государя в городе (Белокуров 1906, с. 16; Рогожин 1994, с. 14). Для повседневного общения с прибывшими кочевниками, как и для обслуживания русских посольств, направляемых за Волгу, в XVI в. использовали, как правило, служилых татар. Этот выбор был естественным: татарское население занимало промежуточное положение в контактах России с мусульманским миром, большая часть его была знакома с языками и обычаями восточных народов; татары имели с ними общее вероисповедание. Кроме того, татарский язык был традиционным в отношениях Руси с Востоком (Губайдуллин 1926, с. 51, 52; Миннуллин 1991, с. 151)[414].

Служилые татары не состояли в постоянном штате. Для исполнения дипломатических поручений они объединялись в «станицы» по 5–10 человек, и только тогда им выплачивалось казенное жалованье (Акты 1914, с. 378). Впрочем, и среди русских дипломатов намечалась специализация. П.А. Садиков заметил, что в середине — второй половине XVI в. семья Мальцовых, «можно сказать, специализировалась по части сношений с ногайскими татарами»: ее представители то и дело назначались послами и гонцами в заволжские улусы (Садиков 1947, с. 132, 133).

При въезде в российские пределы ногайские послы и обычно сопровождавшие их торговцы двигались к Москве вместе с подьячими, высланными для встречи их из столицы, или со спутниками, выделенными владимирскими, нижегородскими, позднее казанскими воеводами. По пути им полагался «корм» от местного населения («по розчету бараны с сох» — НКС, д. 8, л. 216 об., 216), за исключением монастырских крестьян; расчет за продовольствие производился тут же.

По прибытии в Москву послов со свитой селили на особом Ногайском дворе, первое упоминание о котором фиксируется в 1535 г. (сводку упоминаний см.: Белокуров 1906, с. 79, 80). Точное местоположение его неизвестно. А. Маслов, ссылаясь на не названный им «один сравнительно недавно опубликованный документ», полагает, что «Ногайский луг располагался против Крутиц» (Маслов 1992, с. 38). Можно догадаться, что табуны, пригнанные на продажу, помещались неподалеку от резиденции послов. В 1541 г. ногаев поселили «за рекою Москвою на нагаиском дворе, а базару быти против двора их» (Патриаршая 1906, с. 438).