История о Янаше Корчаке и прекрасной дочери мечника

Он имел энергию, как мы видим, даже в самых неприятных обстоятельствах жизни лёгкую и обильную. На этот раз, счастьем, это, может, было для дам и ксендза, так как позволяло им успокоиться – и молчать. Дуленба говорил за всех.

Никита помог Янашу сесть на коня. Ядзя не спускала с него глаз. Двое человек должны были ехать рядом с ним, полковник, оседлав своего румака, двинулся первым, далее, три человека за ним, Янаш с двумя, карета и остальные всадники, везущие тело убитого.

Утреннее путешествие было радостным – но как же ужасно окончилось, какое страшное оставила после себя воспоминание! Ядзя, минутами вспоминая, что пережила, вздрагивала, хватала мать и плакала, целуя её. Мечникова молилась и плакала также. Это последнее мгновение, в котором они уже сами должны были защищаться, стояло ещё перед их глазами. Что-то в этом было страшное, как сон, неправдоподобное, как кошмар, но было достаточно взглянуть на бледного Янаша, едущего в авангарде, и на окровавленную ручку Ядзи, которую не хотела помыть, чтобы поверить в реальность.

Обе дамы ехали молча, притулившись друг к другу. Полковник, хотя его никто не слушал, громко разглагольствовал, иногда оборачиваясь к Янашу и ксендзу и вызывая их одобрение.

Когда из ущелей, которые показались теперь бесконечно длинными, выехали в долину, в которой замчик на более ясном небе стоял чёрный и мрачный, был уже поздний вечер, почти ночь. В городке едва светилось несколько окон.

После отъезда мечниковой несколько человек её двора, оставшихся под командованием простого гайдука, Холобы, проводили время при кувшинах и сидели свободно на стенах. Янаш им приказывал охранять внутренний замок и двое поместилось в дверях на пороге, но остальные пользовались отдыхом и заводили грустные песни. Им было скучно в этом чужом краю; среди людей, нескорых к дружбе, молчаливых и недоверчивых, рады были бы как можно скорей вернуться. Красивый край им вовсе не понравился, вздыхали по равнинам и пригоркам около Межейевиц, улыбающимся и людным.

На воспоминаниях о доме проходило время. Холоба, разумный и степенный человек, воспитанный с молодости при дворе, временно чувствуя себя старшим и ответственным, ходил по двору с пистолетом за поясом. Разговоры распространялись по стенам, когда с верхнего бастиона Васько воскликнул, поднимая руку:

– Хей! Хей! Лошадь скачет, кто-то летит в замок! Что это? Конь Доршака! Это Доршак, но один!

Некоторые вскочили на стену смотреть, иные к воротам.

Побежал и Холоба, посмотрел и воскликнул:

– На места! Каждый на своё!

Сам побежал к воротам.

А тут уже на мосту послышался цокот копыт и крик в первом дворе. Окровавленный Доршак в порванной одежде слезал с коня. Его парубки прибежали тоже. Доршак, перемазанный кровью, запылённый, с чрезмерным волнением кричал:

– Татары! Татары!

Холоба стоял перед ним дрожащий.

– Наша пани! Где пани?

– Или убита, или в плену, – зарычал Доршак, подделывая испуг и отчаяние, и ломая руки.

– А вы! Вы вышли целым! – отозвался с гневом Холоба. – А как же это может быть!

Доршак хмуро посмотрел на него.

– Молчать; что, ты меня тут судить будешь, хам этакий! Защищался, пока мог, хорошо, что живым ушёл.

Холоба стоял бледный и онемелый.

Бежали и иные люди с верхнего замка. Доршак, свалившись, как бечувственный, с коня, испуганными глазами бегая по кругу, то останавливался, то двигался, не зная, что начать. Холоба, который заломил руки, – слёзы текли из глаз как горох – опустил голову на грудь и бормотал: «Пани, панинка! Нужно им было ехать… О! Несчастье, Янашек! И этот! Как показаться теперь перед паном! О, Боже, что тут предпринять?»

Доршак велел принести ему воды и водки и, не входя в дом, напился во дворе. Его измазанное кровью и пылью лицо выглядело не лучше татарского – какое-то нетерпение и беспокойство его охватывали. Он ходил, как бы неуверенный, что предпринять, советуясь сам с собой…

Парубки молча смотрели на него, на крыльце стояли испуганная Горпынка и Татьяна с заложенными за спину рукам.

Пролетело мгновение. Холоба понемногу начал приходить в себя.

– Но как же это произошло? – отозвался он.

Доршак, как если бы был поражённый, отвернулся сердитый.

– Сто раз, что тебе меня спрашивать? Как ты смеешь! Я тут пан, я тут теперь пан!

Гайдук поднял голову, ничего не отвечая, и отсутупил назад. Кивнул своим, которые стояли ошеломлённые, и потянул их за собой на верхний замок.

Доршак последовал за ними глазами. Он ещё взвешивал, что предпринять, пока не махнул рукой, и шибким шагом отправился в верхний замок.

В воротах стоял Холоба с людьми, ружьё в руке, палаш сбоку. Доршак, заметив его, пробормотал:

– Я тут теперь отвечаю за всё, и вы, и все тут принадлежите мне. Здесь я приказываю.

Гайдук дал ему говорить, смотрел на него исподлобья.

– Панечку, – сказал он насмешливо, – меня тут поставили на страже и, пока я живой, ни ваша и ничья нога сюда не ступит.

Он наполовину поднял ружьё.

У Доршака затряслись ноги, он отступил на шаг.

– Что же вы, с ума посходили? – зарычал он. – Пани убита, насчёт тех не знаю, уйдёт ли кто. Я отвечаю за всё перед мечником.