История о Янаше Корчаке и прекрасной дочери мечника

– Несомненно, сперва за жизнь госпожи и единственного панского ребёнка, – прервал возмущённый Холоба, – вот себя вы спасли всё-таки.

Они измерили друг друга глазами, но Холоба вовсе не испугался.

– Я вас всех тут связать прикажу и в подземелье бросить, позвав людей из местечка.

– Ну! Чем мы лучше пани! – закричал гайдук. – Госпожу выдали татарам, можете и нас продать.

Эти слова вдохновило Холобе, видно, то, что в городе между людьми мог он слышать. С невыразимой злостью бросился к нему Доршак, но, обуздав себя, поняв, что слишком слаб, отступил. Крикнул парубку. Тот показался из-за стены.

– В город! Людей созывать в замок!

– Дети, – крикнул Холоба своим, – приготовить ружья! К воротам! Ко мне!

Все зашевелились. Подстароста, которому казалось, что запугает, начал прохаживаться перед воротами весь в волнении, поднимая кулак.

Молчание продолжалось несколько минут, он приблизился к гайдуку, смягчившись.

– Случилось несчастье, – воскликнул он стенающим голосом, – в чём же моя вина. Кто же мог предвидеть шайку Шайтана. Не будьте же безрассудными, нужно спасти что осталось. Отпусти меня, я должен всё закрыть и отписаться.

– Закрыли, – сказал гайдук коротко.

– Ну что же вы, пошалели что ли? Завтра или послезатра голодом вас возьму.

– А ну! Как получится, – отпарировал Холоба, – я и завтра ждать, может, не буду: возы упакую и поеду с ними к дому.

– Я не пущу, я перед паном за это стою! – кричал Доршак.

– Или я, потому что так же хорош перед паном, как и вы, – вставил Холоба.

– Просто ад с этой чернью, – засмеялся, дико топая ногами и скрежеща зубами, Доршак.

Холота тем временем ворота и дверцы в воротах приказал запереть, и исчез. Подстароста походил ещё, дёргая себя за волосы, и побежал к дому.

На крыльце спереди стояла Татьяна. Почему ему так срочно было попасть в верхний замок, это, может, пожалуй, объяснится тем, что помышлял о сокровище и как можно быстрей хотел схватить его в руки. Он, однако, поспешил, послав в город собирать людей, излишняя огласка сразу после случая не была хорошей. Послал Горпину отозвать назад посланных, чтобы вернулись.

Сам медленно вступил на крыльцо.

Женщина смотрела на него долго и как бы насмешливо. Он был уставшим и казался пьяным.

– Что же с пани и панинкой? – спросила она потихоньку. – И с этими людьми, и с этим молодым?

Он пожал плечами.

– Ну, напали, были вынуждены убить, если оборонялись, а нет, то в ясырь.

Татьяна посмотрела ему в глаза так, что её навязчивого взора он вынести не мог.

– Ну, может теперь её выпустить! – шепнула она.

– Ещё не время, пусть сидит эта ведьма, ничего ей не сделается, – он указал рукой к верхнему замку. – Мне туда нужно. Люди пошалели, пускать не хотят. Иди к ним, скажи им, что их может встретить плохая судьба. Ты с ними лучше поговоришь.

Татьяна покрутила головой, коротко от него отделалась словом: не хочу.

И вернулась в дом, избегая дальнейшего разговора. На пристенке от лестницы стояла фляжка с водкой, Доршак напился, размышлял, видимо, что делать. В минуты какого-то упоения скрыл эту измену, теперь, несмотря на закалённую совесть, несмотря на то, что его предательство удалось, он чувствовал беспричинное беспокойство, которое всегда охватывает после выполненного преступления. Он объяснял себе и гневался на себя, его охватывал невыразимый страх, хотя необъясняемый ничем. Его пугал каждый шелест. Он сделал, что хотел, и рад был бы предотвратить то, что сделал. Он рассчитывал, не может ли это каким-либо образом открыться. Дальше он не знал, что предпринять.

Прохаживаясь, он говорил сам с собой:

– А что же! Упёрлись бабы ехать! В чём я виноват, возражал! Сто на одного. Я должен был для них дать зарубить себя. Чем бы это помогло? Татары всех до одного должны были перебить, наверное, потому что не сдался ни один этот надменный молокосос. Не выдут всё-таки свидетельствовать из-под земли! А если бы, то всё-таки я ни в чём не виновен. Чем я тут виноват? Опишу мечнику всё как было. Накануне мы отъезжали – ничего не было. Зечем им было сюда лезть, зачем – в пасть волку. Вот получили за это. Я тоже могу поведать, что был ранен – кровь видели все…

Прохаживался он так, разговаривая, то иногда останавливался, то воду пил, то водку и дрожал как в лихорадке.

Начинал опускаться вечер, на втором дворе задерживались люди, поставили охрану и было слышно, словно уже переносили и перебрасывали вещи, собираясь в дорогу.

Доршак стоял и слушал.

«Чтобы я им сокровища дал отсюда вывести! Не дождутся! Это не может быть… Не захотят по доброй воле, я буду вынужден это сборище горилкой споить и приказать их связать. Защищаться долго не смогут… нет…»

Он сбежал по лестнице и, без мысли кружа так, гонимый беспокойством, спустился к мосту.

Он, видимо, хотел сам идти в город, чтобы поговорить со старостой. Падал густой мрак, приближалась ночь. Он колебался: идти или отложить до завтра.