История о Янаше Корчаке и прекрасной дочери мечника

– Но, ради Христовых ран, моя панна, говори, и быстро. Действительно, в моё счастье вы нальёте полынь, ничего не понимаю, в итоге тревожусь. Что там такое скрываешь?

Остановился перед нею мечник, та, казалось, ещё колеблется – поднялась со стула.

– Воля Божья, я, мать, не справилась с этим, для отца тайн быть не должно. Мы все любили Янаша как ребёнка, но, по-видимому, наша Ядзя слишком его полюбила. Понимаешь меня. Он в этом неповинен. Почти убегал от неё. Невинная девочка не видела в этом ничего плохого. Ужё в Гродке это заметив, я старалась их разделить; Янаш хотел остаться там по доброй воле, потом выехал к вам с письмами и тяжело заболел в Константинове. Мы туда прибыли, когда его уже на смерть готовили, лежал, как труп. Ядзя припала к нему и своим голосом на моих глазах вызвала его к жизни. Парень в этом не повинен, но их нужно разделить. Вы видели, что с ней стало, когда пришла новость о его смерти?

– О, мы чуть ребёнка не потеряли!

Мечникова вздохнула.

– Теперь, когда с этой мыслью я начала осваиваться, он возвращается.

Она заломила руки. Мечник стоял как вкопанный в землю, побледнел, изменился, открыл уста.

– Хотелось бы не верить этой беде, – сказал он изменившимся голосом, – но у тебя, моя дорогая, глаза женщины и матери, это должно быть правдой.

– Я голову теряю.

Оба некоторое время молчали. Мечник начал прохаживаться, подытоживая.

– Что тут предпринять?

– Я не смею тебе советы давать, – сказала неторопливо мечникова. – Никита, может, ещё не проболтался, позвать бы его, наказать, чтобы никому не пискнул, и послать к Янашу, пусть в Краков к королю едет. Девушка забудет, каштеляниц на ней женится.

Мечник качал головой.

– Компликация, – воскликнул он, – а вдобавок ложь, а что если разболтают! И снова хлопца мне жаль, я ему жизнью обязан, а отгоняю от порога, словно он тут нагрешил. Всё-таки ты сама говоришь, что у него нет этого на совести. Как же с ним поступить?

– Всё это правда, – мягко начала мечникова, – но тут речь о счастье и спокойствии единственного ребёнка. Она его уже похоронила и оплакала. Приедет, обрадуется, сердце вернётся к прошлой привязанности, а потом мы их снова должны будем разделять.

Слушал пан мечник, грустный, вытерал слёзы.

– Ей-Богу, первый раз в жизни теряю голову, не знаю, что предпринять.

– Всё же ему её мы не можем дать? – воскликнула мать.

– И не мечтать о том! – выпалил мечник. – Парень мне дорог, но он не может так высоко достать, а я так снизиться! Где? Что за совпадение.

Хмурый, он пару раз прошёлся, отворил дверь и крикнул в сени:

– Никита!

Мальчик побежал звать прибывшего. Тот остановился в дверях в дверях с сияющим лицом.

– Ты уже кому-нибудь эту новость выболтал? – спросил мечник.

– Я? Живой души не видел. Ходил на кухню, искал, что поесть.

– Как ты пикнешь, – сказал, потихоньку подходя к нему, старик, и угрожая ему на носу пальцем, – то не показывайся мне на глаза.

Никита пожал плечами, не мог ничего понять.

– Иди сейчас в конюшню, вели себе подать к саням пёстрого коня, возьми слугу для безопасности. Немедленно возвращайся в город к Янашу, дам тебе письмо. Но – молчать, потому что…

Смешавшийся Никита не ответил ни слова. Всё это казалось ему таким странным, что почти гневался на пана и пани, но в конюшни к пёстрому коню пошёл. Мечник сел сразу писать. Збоинская не выходила.

– Неблагодарными мы будем ему казаться, – отозвался старик голосом, в котором чувствовались слёзы. – Сердце моё раскалывается, я отвратителен сам себе, но ребёнок! Единственный ребёнок! Бог простит… Жена моя, кровь деньгами не оплачивается, это правда, любовь не награждается приданым, но пусть же бедняга хоть голод не терпит.

– Дай что хочешь, – воскликнула Збоинская.

– Тысячу дукатов ему пошлю. Пусть будет, с чем показать себя в отряде. Но, чтобы также изредка я видеть его не мог!

– У тебя в доме гость, – отозвалась Збоинская, – на завтра столько приглашённых особ.

Вдруг Збоинский ударил себя по голове.

– Но в местечке его евреи узнали и видели, тогда не утаится! – воскликнул он.

– Запретим говорить! Кто бы посмел! Меер объявит своим, чтобы молчали.

Было видно, что это средство было не по душе мечнику, что использовал бы иное, если бы мог, но жена стояла при своём. Он вздохнул и сел писать. Рука его тряслась, вытирал глаза; наконец, бросив перо, встал.

– Допиши несколько слов, – сказал он жене, – скольким мы ему обязаны.

Мечникова, которая видела волнение мужа, подбежала к столу, погладила его по лицу.

– Сердце моё, помни, что мы делаем это для Ядзи. На совести не имеем ничего. Хочешь ему её отдать?

Мечник схватился за голову.

– Но оставь меня в покое, ты знаешь, что я умер бы, если бы она так вышла замуж. Парень у нас в доме воспитан. На чего это было бы похоже. Не говори мне этого, прошу.

– Ты говорил о тысячи, – добавила Збоинская, – дай ему две!

– Пусть возьмёт три, – сказал спокойно мечник, – но я тебе клянусь, что он и одного не возьмёт. Это всё едино.