История о пропавшем ребенке

У нее сразу улучшилось настроение. «Я рада, что приношу тебе пользу», – сказала она воодушевленно и тут же пустилась в путаные бессвязные рассуждения. Чтобы скрыть бледность, она нанесла на щеки такой густой слой румян, что лицо сделалось похоже на карнавальную маску. Я честно старалась вникнуть в смысл ее слов, но порой он от меня ускользал, вытесненный тревогой – я все явственнее замечала в ней очевидные признаки нездоровья. Так, например, она, засмеявшись, сказала: «Какое-то время я растила сына Нино, как ты Имму, он был из плоти и крови, а потом вдруг появился сын Стефано. Куда же подевался ребенок Нино? Должно же в Дженнаро остаться от него хоть что-нибудь? Как и во мне?» Потом она без всякого перехода начала расхваливать мою стряпню, утверждая, что давно так вкусно не ела. Я призналась, что еду готовила не я, а Пинучча, и Лила нахмурилась, дескать, ей от Пинуччи ничего не надо. Тут меня окликнула с лестницы Эльза: Деде лежала с температурой и донимала сестру капризами. Я предупредила Лилу, что спущусь к ней по первому зову, посоветовала прилечь и ушла домой.

Остаток дня я старалась о ней не думать и допоздна просидела за письменным столом. Девочки привыкли, что у меня бывает срочная работа, и научились самостоятельно справляться со своими проблемами. Вот и в тот раз они мне не мешали. Обычно мне было достаточно обрывка мысли, высказанной Лилой, чтобы мозг подхватил ее и развил. Сегодня я сознаю, что по-настоящему хорошо писала только тогда, когда она своими порой бессвязными замечаниями гасила мою неуверенность и давала мне понять, что я на правильном пути. Я облекла ее депрессивное ворчание в емкую и красивую форму. Написала о своем больном бедре и о матери. Сейчас, когда я добилась известности, мне не стыдно признать, что именно Лила подбрасывала мне самые интересные идеи и помогала находить связь между вещами, внешне никак не связанными. В годы нашего соседства – я жила этажом выше, она этажом ниже – подобное происходило довольно часто. Одного легкого толчка с ее стороны мне хватало, чтобы в пустом, казалось бы, мозгу вспыхнули яркие мысли. Я верила в ее прозорливость и не видела ничего дурного в том, чтобы использовать ее в своих целях. Зрелость, убеждала я себя, в том и заключается, чтобы признать необходимость таких толчков. Если раньше я скрывала от всех, в том числе от себя, природу своих озарений, то теперь гордилась ею и открыто об этом писала. Я – это я, и именно поэтому я вольна выделить внутри себя определенное пространство для Лилы, придав ему законченную форму. Она была на это не способна потому, что не хотела быть собой. Разумеется, на ее состоянии сказалась и трагедия с Тиной, и физическая слабость, и разброд в голове, но главной причиной того, что она называла «обрезкой», оставалось стойкое нежелание быть собой. Легла я около трех часов ночи, проснулась в девять.

Температура у Деде упала, зато начала кашлять Имма. Я навела порядок в квартире и пошла проведать Лилу. Долго и безрезультатно стучала в дверь, а потом вдавила кнопку звонка и не отпускала до тех пор, пока не услышала шарканье шагов и проклятья на диалекте. Наконец она мне открыла – растрепанная, с растекшейся по лицу краской, снова напомнившей мне маску, но не клоунскую, а трагическую.

– Пинучча меня отравила, – заявила она. – Я всю ночь не спала. Живот как ножом режут!

Я вошла в квартиру: кругом грязь, вещи разбросаны. На полу возле мойки валялся комок туалетной бумаги, пропитанный кровью.

– Я ела то же, что и ты, и, как видишь, здорова.

– Тогда объясни, что со мной.

– У тебя месячные?

– У меня постоянно месячные, – раздраженно ответила она.

– Тебе надо пойти к врачу.

– Еще чего! Не собираюсь никому показывать свой живот!

– А сама-то ты что думаешь? Что это может быть?

– Это мое дело.

– Ладно, сейчас схожу в аптеку за обезболивающим.

– А дома у тебя ничего нет?

– Нет, я ничего не принимаю.

– А Деде, а Эльза?

– Им тоже не надо.

– Ну надо же! Само совершенство! И никаких лишних потребностей!

– Хочешь поругаться? – вздохнула я.

– Это ты хочешь поругаться. Несешь какую-то чушь про месячные. Я же не девчонка, как твои дочки, уж как-нибудь отличу одно от другого.

На самом деле она не знала ровным счетом ничего о собственном организме, а обсуждать с ней эту тему было труднее, чем с Деде и Эльзой. Лила обеими руками держалась за живот: я видела, что ей очень больно. Вряд ли я ошибалась; конечно, все ее страхи остались при ней, но это явно был не фантомный приступ. Я заварила ей ромашку, заставила выпить, натянула пальто и побежала в аптеку. Только бы она уже открылась! Отец Джино точно скажет, что делать, он блестящий фармацевт. Я свернула на шоссе и пошла вдоль торговых рядов воскресной ярмарки, как вдруг раздались хлопки выстрелов – бабах, бабах, бабах, бабах, – как на Рождество, когда мальчишки запускают фейерверки. Четыре «бабах» подряд, а за ними следом – пятый.

Я вышла на улицу, которая вела к аптеке. Прохожие в панике разбегались, напуганные звуком выстрелов, – до Рождества было еще далеко.