Но так ли это было? Я все меньше была в этом уверена. Я вспоминала, как он гостил у нас во Флоренции, как защищал меня от Пьетро и вдохновлял на написание книги. А теперь? Теперь мне снова нужно было срочно садиться за работу, но я уже не ждала, что он возродит во мне былую веру в себя. Все изменилось. У Нино всегда находились неотложные дела, он не мог и не хотел посвящать мне свое время. Правда, обеспечил меня помощью в лице своей матери и Сильваны – толстухи лет пятидесяти, у которой было трое своих детей. Всегда энергичная, всегда в хорошем настроении, она отлично управлялась с тремя моими дочками. Он не говорил, сколько ей платит; только спустя неделю после начала ее работы спросил меня: «Ну как? Все в порядке? Полегче тебе стало?» Я понимала: он платит ей, покупая возможность самому не думать обо мне. Конечно, он регулярно интересовался, как движется работа над рукописью. Но не более того. Вдохновение, посетившее меня в начале нашего романа, не возвращалось. Но дело было не только в этом. Я не без растерянности призналась себе, что он уже не имеет на меня прежнего влияния. Оказалось, что в глубине души я уже отказалась хоть в чем-то рассчитывать на Нино, а его слова утратили тот сияющий ореол, каким я с детства привыкла их окружать. Я давала ему читать черновые фрагменты книги, и он неизменно восклицал: «Великолепно!» Я в общих чертах пересказывала ему сюжет, набрасывала образы персонажей, и он восхищался: «Отлично! Очень умно!» Но я ему не верила: он расхваливал любой текст, если его автором была женщина. После очередного вечера в обществе семейной пары он каждый раз повторял: «Какой скучный человек! Насколько его спутница интереснее!» Всех своих подруг – а они все считались его подругами – он называл исключительными женщинами. Все его суждения о женщинах отличались редкостной толерантностью: он легко прощал тупость работницам почты, мирился с необразованностью и подлым характером учительниц Деде и Эльзы. На этом фоне я больше не чувствовала себя неповторимой, я была такой же, как все. А раз так, то какое мне дело до его мнения? В любом случае он больше не пробуждал во мне никакой энергии.
Однажды вечером, когда он расхваливал мне свою очередную подружку-биолога, я не выдержала и спросила:
– По-твоему, глупых женщин вообще не бывает?
– Я этого не говорил. Я только утверждаю, что в общей массе вы лучше нас.
– То есть я лучше тебя?
– Конечно, я всегда это знал.
– Ладно, поверю на слово. Но хоть одну настоящую суку ты в своей жизни встречал?
– Да.
– И как же ее звали?
Я знала, что он ответит, и все же надеялась: вдруг назовет имя Элеоноры.
– Не могу сказать, – после нескольких секунд молчания серьезно ответил он.
– Нет уж, скажи!
– Если скажу, ты рассердишься.
– Не рассержусь.
– Лина.
73
Раньше я верила его периодическим вспышкам ненависти к Лиле, но теперь перестала, потому что он, пусть и нечасто, говорил о ней совсем другое. Помню, он заканчивал трудную статью о роботизации «Фиата» (
Меня поразило, с каким презрением он это сказал. Энцо был основателем инновационной компании – настоящего чуда, если учесть, что оно возникло в сердце старого квартала. Нино не мог этого не понимать и должен был отнестись к Энцо с интересом и уважением. Вместо этого он использовал прошедшее время, произнес «был», тем самым перенеся его во времена нашего детства. Энцо помогал матери в лавке и разъезжал с отцом на тележке с овощами и фруктами; в начальной школе он не блистал, потому что у него не было времени на учебу. Но Нино не желал признавать за Энцо никаких заслуг и все их приписывал Лиле. Я поняла: будь у меня возможность заглянуть поглубже ему в душу, я обнаружила бы идеальный образ Лилы, которая олицетворяла для него образец женского ума, а он ставил женский ум превыше всех других достоинств. И если время нашей любви близилось к закату, их с Лилой любовь на Искье продолжала светить ему через все минувшие годы. Мне стало ясно: мужчина, ради которого я оставила Пьетро, появился в результате встречи с Лилой. Это под ее влиянием он принял свою нынешнюю форму.
74