История одиночества

Социальные исследования отражали растущую обеспокоенность тем, что силы модерна порождают непредвиденные проблемы социальности. Сочетание государства всеобщего благосостояния и послевоенного потребительского бума поставило индивидуальное удовлетворение в противоречие с интимными отношениями. То, что Марк Абрамс охарактеризовал в 1959 году как «домоцентричное общество», порождало новые риски изоляции[1003]. Одиночество рассматривалось как видимый симптом все менее управляемого напряжения между стремлением к материальному комфорту и обладанием стабильными и удовлетворяющими личными отношениями. В этом процессе государство всеобщего благосостояния было двусмысленным благом. Если задача состояла в том, чтобы возместить потери, вызванные Великой депрессией и дезорганизацией военного времени, то в результате этого возмещения возникла новая категория жертв. Комплекс реформ, начиная с разрушения давно устоявшихся общин и заканчивая созданием более крупного и мощного чиновничьего аппарата, привел к тому, что наиболее уязвимые слои общества, включая молодых матерей и престарелых, были не в силах предотвратить разрушение поддерживающих их сетей. Самым знаковым изображением этого процесса стала телевизионная пьеса «Кэти, вернись домой» (1966), поставленная Кеном Лоучем по сценарию Джереми Сэндфорда[1004]. В этой драме молодая семья Кэти постепенно распадается на части из-за сочетания нескольких факторов: безответственного мужа, все более равнодушных соседей и нескольких грубых чиновников. В финальной сцене она испытывает смятение и одиночество: ее детей насильно забирает социальная служба.

Резонанс одиночества усилился благодаря современным достижениям в развивающейся дисциплине психиатрии. Все больше подчеркивалось влияние душевных состояний на физическое благополучие. Когда медицинские достижения уже сделали возможной победу над туберкулезом и другими прежде неизлечимыми смертельными заболеваниями, врачи обратили внимание на потенциальные успехи, которые могут быть достигнуты при лечении психических заболеваний. «Когда-то заразные болезни были главной причиной смерти и инвалидности, – заявлял Дж. М. Карстерс в Рейтской лекции (1962), – теперь же угрозы для выживания и полноты бытия проистекают из иных источников»[1005]. Вместе с тем понятие психологического нарушения было расширено, чтобы охватить состояния, которые могут затрагивать большие слои общества. В основу этого дискурса был положен опыт двух мировых войн – как фронтовой, так и тыловой[1006]. Были выявлены новые виды страданий, распространенность которых была широка и истоки которых лежали в крайностях повседневной жизни. Представители профессии работали уже не только в приютах, где в 1950-х годах содержалось 150 тысяч пациентов[1007]. Напротив, во все большем количестве исследований, особенно связанных с работой Ирвинга Гоффмана[1008], утверждалось, что длительное лишение свободы само является источником страданий. И местонахождение психического здоровья, и причины его утраты кроются в семье и обществе[1009]. Необходимо было исследовать социальные отношения, которые складывались у пациентов в детстве, или структуры, в которых они жили теперь[1010].

В 1959 году благодаря посмертно опубликованной работе выдающегося немецко-американского психолога Фриды Фромм-Райхман в растущий список психических заболеваний было включено и состояние одиночества. Она утверждала, что «страх одиночества – это общая судьба людей нашей западной культуры»[1011]. Как следствие, стратегии сопротивления были включены в поддержание социальных отношений. «Одиночество, – писала Фромм-Райхман, – кажется столь болезненным, столь пугающим опытом, что люди делают все, лишь бы его избежать»[1012]. Страх перед одиночеством одновременно формировал ведение общественных отношений и препятствовал ясному видению их особенностей. Фактический охват одиночества был способен на безграничное разрушение внутренней сущности человека. «Реальное одиночество, – объясняла Фромм-Райхман, – …приводит в конечном счете к развитию психотических состояний. Оно делает людей, страдающих от него, эмоционально парализованными и беспомощными»[1013]. Новую жизнь получила принадлежащая к XIX веку категория меланхолии – в качестве смертельного состояния, которое, с одной стороны, возникает из-за отсутствия социального обмена, а с другой – не позволяет страдающему от этого состояния участвовать в эффективном межличностном общении[1014]. У психолога был пациент, которого пережитое им заставило замолчать. «Это одиночество, – писала Фромм-Райхман, – в своей фундаментальной форме имеет такую природу, которая невыразима для страдающего им»[1015]. Сама профессия психиатра была под угрозой. Пациент на кушетке не мог рассказать о собственном состоянии.